в мешок, аккуратно убрала себе под голову. Светик убрал свою книжку в рюкзачок. Завернулись со Светиком в мой плащ и даже заснули.
Но спать долго нам не дали. Среди ночи дверь распахнулась, и нас осветили фонарем со свечой внутри.
– Эй, ведьма, вставай! И отродье свое бери. Идём, натворила дел, теперь исправляй!
На пороге с фонарем стоял стражник, но говорил недовольный женский голос. Я поднялась. Светик вскочил, опять не издавая ни звука. Я подхватила оба мешка, Светик мой плащ и мы пошли за стражником и женщиной, которую я еще не разглядела.
Снова плутание по коридорам и мы входим в комнату-спальню. На кровати лежит Брюхо и задыхается в страшных корчах.
– Зачем вы её привели! – завизжал он, увидев меня. – Это ты меня сглазила! Ты меня прокляла! Мой живот! О-о, он разрывается… – его крики на меня, переходят в жалобный стон.
Я поставила мешок возле кровати и подошла к страдальцу.
– Что ел на ужин?
Страдалец сжал зубы и яростно пучил глаза, за него ответила женщина.
– Да как обычно: копченый лосось, свиной бок, кашу, бульон с хлебом.
– Я ничем здесь помочь не могу. Нельзя на ночь так много есть, уже не мальчик.
– Слышите! Ведьма! Сначала прокляла, а теперь цену набивает. В кандалы её!
К моему большому удивлению стражники куда-то убежали и вернулись с кандалами.
– Уважаемый, давайте договоримся по-хорошему. Я же никому не хочу зла. Вы понимаете, что все не в Вашу пользу складывается. Можно мы просто утром уйдем.
– Что стоите, заковывайте её! – визжит Брюхо.
Стражники ловко набросили мне на кисти грубые браслеты и заклинили их каким-то хитрым крючком.
– Ну, смотрите, я просила, я предупреждала!
Меня не дослушали. Нас со Светиком снова подхватили и потащили в каземат, хорошо, что вместе с мешками.
Уже в дверях я увидела, что Брюхо сильно изменился в лице. Он хватал ртом воздух, лицо посинело, а потом он как-то обмяк.
Нас бросили в камеру.
– Надеюсь, теперь дадут уснуть, – пробурчала я, снова раскладывая плащ на соломе.
Кандалы как-то сразу стали натирать предплечья. Черт, как неудобно!
Только мы легли на наше ложе, как в коридоре снова послышался топот. В камеру вбежали несколько стражников, а затем вошел какой-то человек.
– Неизвестная чужестранка, ты обвиняешься в колдовстве и будешь завтра придана суду и костру.
– Боже, – взмолилась я, – что еще такого я натворила, находясь в этой камере?!
– Ты прокляла славного рыцаря Аргуса, чем довела его до удара. Он онемел и парализован.
Я поняла, что дело плохо. Оно не просто плохо, а безнадежно плохо. Я вскочила с подстилки, и заметалась по камере, звеня кандалами. В свете свечек за стеклом фонарей это вероятно смотрелось жутко, потому что стражники как-то попятились к выходу, прячась друг за друга.
Неожиданно
