style="font-size:15px;"> – Да, в своем ключе. Есть такое выражение – «Подспудные силы», то есть не проявляющиеся открыто. Пик деятельности нашей военной разведки в Тунисе пришелся на 1942–1943 годы, когда здесь шли ожесточенные бои между итало-немецкой армией и войсками антигитлеровской коалиции. Нашими агентами стали в том числе и деятели культуры. Например, сотрудница городского музея, ставшая впоследствии его директором.
– Это с ней у тебя запланирована встреча?
– Точно. Ее зовут Наима Летаеф. Она наполовину арабка, наполовину француженка. Уже в годах – ей шестьдесят два. Последние пять является старшим хранителем. Свой директорский кабинет уступила старшему сыну. Младший умер несколько лет назад.
– Передай ей наши соболезнования, – ухмыльнулся Егоров.
Мартьянов бросил взгляд на часы и на правах старшего распорядился:
– Ждите меня здесь.
– Подождать тебя, пока ты не выйдешь, – не меняя выражения лица и тона, добавил полковник.
– Из музея только один выход. А я не бабочка, через стены не перепорхну. При посторонних хранитель не откроет дверь хранилища. Об этом я вам все уши прожужжал в самолете.
Они не проходили через рамку металлодетектора в «Шереметьеве». Полковник Егоров и капитан Жученко, явно козыряя своим положением при министре, вместе с Мартьяновым вышли на летное поле через служебный вход. В остальном вели себя как обычные пассажиры.
Егоров молчал не меньше минуты. Жученко и того больше; фактически он не принимал участия в разговоре. Он плохо перенес полет, и его до сих пор подташнивало.
– Выкинешь какой-нибудь фортель, мы тебя из-под земли достанем, – пригрозил Егоров. – Лично я нарежу из тебя ремней и сделаю из них сбрую для своего пони.
– У тебя есть пони?
– Для такого случая куплю.
Полковник тяжелым взглядом проводил Мартьянова, одетого в стиле 60-х (тройка, шляпа, светлые туфли, в правой руке саквояж) и по погоде (в столице этого африканского государства столбик термометра сегодня днем достиг семнадцатиградусной отметки). Буквально через секунду узнал, что такое острый приступ одиночества. Полковник почувствовал себя брошенным в этой мусульманской стране, где основным языком был арабский, но многие арабы говорили по-французски. (На его взгляд, это была какая-то издевка, равно как и тот факт, что в некоторых тунисских городах сохранились еврейские общины, – с ума сойти!) Здесь пять раз в день, обратившись лицом к Мекке, правоверные мусульмане возносили салят, в течение священного для них месяца соблюдали пост, выплачивали государству религиозный налог, подавали милостыню нищим. Если сжать жизнь отдельно взятого тунисца-мусульманина до одного дня, то его еще можно будет понять: проснулся, умылся, накормил детей, сам поел, поработал до заката, поел, поцеловал детей на ночь, уснул. Егоров думал о режиме как таковом. Лично ему, который в Бога не верил, но в отдельных случаях ждал от него чуда, истинно верующего человека понять было невозможно.
