подточила. Ждать тебе осталось недолго.
–Да пусть живет долго, пусть бог дает ему здоровья, только пусть оставит меня в покое, а то ведь с каждым днем подозрительнее становится. Вот зовет меня теперь на кораблях плавать. Знает ведь, что я не люблю воды – так нарочно зовет. В Питербурхе своем заберет всю семью на яхту, выберет встречный свежий ветер и катает до тех пор, пока нас всех не вырвет. Только тогда умывает руки, ухмыляется, тогда ему весело.
– Да, птицу какую подбить и мучить, собаку палкой перетянуть, хвост кошке подпалить – сие у него с детства, – подтвердила тетка. – Над нами, девчонками, издевался нещадно. Токмо Софья могла его урезонить. Софью, царство ей небесное, ненавидел страшно. Он ее и угробил. Ни в какие ее болячки я не верю. Я ее посещала за две недели до смерти.
Она была грустная, но свежая, как утренняя роза. Собиралась на богомолье в Киев, сомневалась токмо: отпустит ли братец. Он ее и отпустил навечно. Софьюшка и говорила, что возьмет смерть от него. Думаю, и нас всех по очереди изведет. Всех распределил по монастырям. Уж из семи сестер в живых остались я да Катерина. Ждет удобного случая, чтоб и нас доконать. Ни одной не пособил выйти замуж, даже Наталье своей родной. По его разумению, пока мы безмужние – мы ничего не стоим. А вот с мужьями – мы уже сила. А зачем ему сила Милославских нужна? Вот и живем бобылками.
–Как тяжко, тетушка, – чуть не со стоном произнес Алексей, склоняясь на тетушкино плечо.– Ведь всю жизнь мечтал любить отца, а приходится ненавидеть. Убежать бы куда-нибудь, да куды убежишь? Везде его люди.
–Точно, Алеша. Тебе от отца никуда не убежать. Везде найдет. Силы да желания у него уйма, – Марья Алексеевна по-старчески поджала губы, замолчала, видимо, думая о своем, и, считая сию тему законченной, затем сказала:
–Мать тоскует по тебе. Ты бы почаще писал ей.
– Что писать-то, тетушка? Письма перехватывают, каждое слово изучают, выдумывают свое, тайный смысл выискивают. Опасно. – взгляд царевича затуманился. – Уж не знаю, увижу ли ее когда-нибудь. Бедная-бедная моя матушка. Вся жизнь прошла прахом. Годины пресветлой никогда не видела, как вышла замуж. Все он, все он! Ирод!
–«Опасно, опасно!» – передразнила Алексея тетка, заражаясь невольным состраданием, – А хотя бы и пострадать за матерь родную, ведь она мать! Не чужая, поди. Она и за тебя страдает, терпит.
–Да разве я не знаю! – с болью сказал Алексей.– Опасаюсь за нее. Мало ли я ей денег передавал? и письма пересылал с оказией и два раза посещал Один Бог да я знает, как отец жестоко избивал меня за то.
И сейчас чуть что, укоряет меня, что я с матерью общаюсь, стариной, мол, заражаюсь. Ревнует или подозревает в чем-то. Как можно ставить за преступление переписку с матерью? Ну где ж тебе до Европы! Варварство дикое – и больше ничего! После каждого моего письма ей следует ужесточение содержания. Как же тут писать? Жива ли хоть она, здорова?
–Жива, жива,– поспешила успокоить тетка.– Привет тебе шлет. Тобою токмо и живет. Люди видные передают, что было
