ватку, смоченную нашатырем со словами: «Спокойно, я Дубровский». Когда я в следующий раз увидел знакомого доктора, то его слова были: «Помню. Помню. Что теперь?» Хороший человек, спасибо ему. Всегда очень хорошо меня чинил.
– Я полез на крышу детского сада и свалился оттуда. Лазать туда было любимым развлечением мальчишек всех близлежащих дворов. Не нужно думать, что только я стремился свернуть себе шею. До тех пор, пока на торцевой стене висела намертво прикрепленная лестница, все было супер.
Только представьте: послеобеденный тихий час, дети засыпают. И тут по крыше несется табун малолетних дикарей. Детям в садике начинают сниться кошмары, и они какаются во сне. Во время этой канонады некоторые из них просыпаются и орут все в слезах – вот веселье воспитателям и нянечкам!
Нет, серьезно! Вы встречали здравомыслящих детей в возрасте от восьми до двенадцати лет? Я нет.
В итоге лестницу просто срезали. Путь на крышу был закрыт, а привычка беситься там осталась. Пытливые умы начали искать дополнительные пути наверх. Карнизы, решетки, выбоины в стенах – все отпадало. И тут гениальное решение: нужно залезть на дерево и с его ветки спрыгнуть на крышу. Как раз над спальней. Ветка сломалась. Я разбился.
Не знаю, сколько я пролежал. Никто из ровесников ко мне так и не подошел, думали, что я умер. Но нет, Счастливчик выжил. Расколотый череп, вместо лица кровавое месиво, руки переломаны в нескольких местах и торчат кости, в ребрах какие-то трещины – тяжело дышать. Вся одежда на мне грязнющая и в крови. Вот в таком виде я плетусь по району, издавая рев, от которого собаки срутся, а бабки падают в обморок. Зомби-апокалипсис в отдельно взятой успешной соцстране. Изредка открываю один глаз и, оглядываясь через красную пелену вокруг, добираюсь до квартиры.
Дальше будут склейки – нарезки кусочков, которые помню. Лицо мамы, открывшей дверь, что ее заставило удержаться на ногах, неизвестно. Мрак. Ничего не видно. Слышу голос, открываю глаз. Я лежу на кровати, а надо мной склонился доктор. Он режет на мне одежду и вправляет кость на руке. Ору на него от боли, называю фашистом и какой-то сволочью. Снова мрак. На улице уже темно, и меня грузят в карету скорой помощи, а вся компания раздолбаев стоит у подъезда, провожая меня в больницу. Мрак. Яркий свет, люди в белом. Негромко переговариваются и звякают инструменты.
Просыпаюсь, уже светло. Двигаться не могу: весь в проводах и трубочках и, конечно же, в гипсе. Рядом незнакомая женщина, говорит, что теперь все будет хорошо. В реанимации я пролежал несколько дней. Когда почувствовал, что с меня хватит заботливых рук, подсовывающих под жопу холодное судно, меня перевели в общую палату. Впервые бредя по коридору в сторону заветной кабинки, я мельком бросил взгляд в зеркало и, не узнав никого в отражении, просто пошел дальше. Дойдя до кабинки и с удобством расположившись, неожиданно понял, что загипсованные по самые плечи руки, это не самые лучшие помощники в вопросах гигиены. Знатно я тогда поизвивался,
