были планы нового «молодого» – из московских – хозяина, но Михаил Иваныч, узнававший прижимку во всех видах и оболочках, не мог не заметить ее и здесь, хотя, быть может, хозяин и не имел ее в виду. Но так как тот же хозяин, требовавший от рабочих образа божия, сам пожертвовал им только компанией за чайным столом да календарями, которые стоят ему грош, то злоба Михаила Иваныча закипела еще сильней.
– Эх, чумовые! – сказал он, тряся головой. – Неладен ваш хозяин-то, погляжу я…
– Оставь, не говори!.. Елова голова!.. Чай пил…
– Н-неладен!.. – настаивал Михаил Иваныч. – Зачем тебе стыд?.
– Эва! Для аккурату… само собой… чтоб я его чувствовал.
Рабочий остановился.
– Ну, а коли ежели ты чувствовать его будешь, складней будет али нет? Уж тогда ты не понесешь котелка в кабак?
Рабочие молчали.
– Теперича у тебя стыда нету, и то ты котлы в кабак таскаешь; а как да стыд-то у тебя будет – ты и совсем пропьешься. Теперь и без стыда ты пужлив, теперь тебя хозяин и без образу может оболванить по вкусу… А со стыдом ты еще пужливей будешь. Тебе уж будет стыдно к хозяину грубо подойти… Не нужно нашему брату стыда! – зашумел Михаил Иваныч. – Не надо-о! С нас драть стыда нету, а нам требуется вдвое того… Эх, тетери!..
– Это, брат, ты верно!.. Это ты…
– Он чаю-то с вами на двугривенный выпил, а ты вон уж котелок-то женин тащишь… Тебе неловко к нему подойти, попросить… Ты и будешь свое таскать, жену, ребят грабить… А пропьешь, он тебя за грош возьмет; «кабы ты имел образ, я б тебе больше…» А ведь и образ-то ты от него потерял!..
– А именно, что женин я котел спахал!..
– Ну на что тебе календарь?..
– Да я его пропил! – закончил мастеровой, и громкий хохот раскатился по кабаку.
– А зеваешь, дурак! – сказал Михаил Иваныч мастеровому. – За что ты меня облаял вчерась? Спросить у тебя, у дурака, нельзя ничего. После чаю-то ровно собака сделался… Надба-авка! Осел лохматый!
Хохот продолжался; но рассерженный Михаил Иваныч ушел, не сказав никому слова.
Такие сцены наполняли безнадежностью душу Михаила Иваныча, и всякий раз, насмотревшись на них, он искал случая сорвать на ком-нибудь сердце: «Куды лезешь! – кричал он тогда встретившемуся купцу: – Держи левей, еловая голова!» – «Но-но!.. Я, брат, тебя за эти слова…» – «Нонче, брат, и я тебя ожгу, держи своей дорогой… Что купец, так и при на человека?..» В эти минуты ему необходимо было утешиться зрелищем сцен, где бы человек, имевший в руках власть над простым человеком, сам попадал в лапы к прижимке. И такой уголок был у Михаила Иваныча.
– Пойдем к Аринке! – говорил он, хлеснув лошадь вожжой.
4
Арина принадлежала к числу тех субъектов, которые «в нынешнее время» поднялись снизу вверх. Михаил Иваныч недолюбливал ее за то, что она занималась ростовщичеством, то есть все-таки более или менее разбойничала; но он охотно прощал ей это занятие ради тех страданий, которые она вынесла во время долгого
