нормально там всё, в электричках. Люди как люди, – виновато отнекивался Валерьян.
Он испытывал за вчерашнее стыд, натужно и неестественно улыбался, отворачивал лицо.
– Что вы там делали-то столько времени? Ведь на целый день, считай, укатил… – настойчиво допытывался отец.
– Гуляли…
– Где?
– Везде. По Красной площади, в центре…
– На Арбат не заходили?
– Заходили.
– И что там? – Павел Федосеевич, любопытствуя, подался вперёд. – Действительно “гайд-парк”, как пишут?
– Ага. Художники, ораторы. Всё свободно…
– Так ты б лучше их послушал, чем сразу пить, – попрекнула сварливо мать.
– Там столько всего говорили, что в ушах звенело.
– В ушах у него звенело, – язвительно изогнул уголки рта отец. – В кабаке б поменьше усердствовал.
Валерьян тёр шею, закусывал костяшки кулака. Колкости отца уязвляли болезненно, точно жалящие острия.
Со следующей недели он взялся бегать вечерами на городском стадионе. Бег, в отличие от массивных гантелей и штанг, не столь быстро утомлял его лёгкие, сухощавые мускулы. Бегалось Валерьяну в охотку. Неспешной трусцой он одолевал пять-шесть кругов, затем, одеревенев телом, переходил на шаг, глубоко выдыхал, протяжно поднимая вверх, а затем резко роняя вниз руки. Пройдя полкруга-круг шагом, он снова заставлял себя шибче перебирать ногами, снова бежал, упрямо глядя перед собой, стараясь не потерять быстро тускнеющую в сумерках разметку беговой дорожки.
– Измучился, наверное, весь, – встречала его, пропотелого, в дверях озабоченная и заметно смягчившаяся к нему мать.
Затем Валерьян поехал в деревню, к её родне.
Двоюродная тётка, вдовая и бездетная, жила там одна, давно, но тщетно зазывая на лето Валентину с мужем. Вместо них на остаток каникул туда решил отправиться Валерьян. Скучно становилось в Кузнецове к началу августа – большинство его приятелей по факультету тоже куда-то разъехались.
Деревня, когда-то немалая, в шесть десятков дворов, теперь оживала лишь в это время, заполоняемая съезжавшимися сюда в отпускные недели дачниками, потомками и родичами старожилов. Каждый из них проводил здесь время, как умел, ища удовольствия кто на пропечённом солнцем речном песке, кто в росистом грибном лесу, кто просто убивая дни в вальяжной, дремотной праздности.
Почти каждое утро Валерьян, надев резиновые, до колен, сапоги и натянув, чтобы не прозябнуть, шерстяную фуфайку, выходил из дома с объёмистым рюкзаком на плече и, быстро проходя деревенскую улицу до конца, шагал утоптанной в травостое тропой дальше, к лесу.
Истосковавшаяся по родным людям тётка поначалу взялась опекать городского гостя. В первые разы даже отправлялась с ним за грибами сама, тревожась, что тот один заплутает, затеряется в глуховатом, многокилометровом лесном массиве.
– Вот здесь, в этой прогалине, всегда сыро – здесь
