наедине с твоей матушкой.
Мини-маркет располагался километрах в двух. Артур проводил взглядом машину, дождался, когда уляжется поднятая пыль, повернулся и зашагал к воротам. Все заливал мягкий свет: казалось, душа Лили парит вокруг него, так часто случалось после ее смерти. В конце аллеи стоял побелевший на солнце надгробный камень. Артур зажмурился, в саду пахло дикой мятой. Он тихо заговорил…
Мне вспоминается один день в розовом саду. Я играл, сидя на земле, мне было лет шесть, может быть, семь. Это было на заре нашего последнего года. Ты вышла из кухни и села под верандой. Я тебя не заметил. Энтони ушел к морю, и я занялся, пока его нет, запрещенной игрой: подстригал розовые кусты его секатором, который был для меня великоват. Ты слезла с качелей и спустилась ко мне по ступенькам, чтобы не дать мне пораниться.
Услышав твои шаги, я решил, что ты сейчас закричишь, ведь я предал твое доверие ко мне, и отберешь у меня инструмент – так снимают медаль с груди того, кто ее не достоин. Но ничего подобного, ты села рядом со мной и смотрела на меня. Потом взяла мою руку в свою и направила секатор вдоль стеблей. Голосом, смягченным улыбкой, ты сказала мне, что резать надо всегда над глазками, иначе можно поранить розу, а ведь мужчина никогда не должен ранить розы, правда? А думает ли кто-нибудь о том, что ранит мужчин?
Наши взгляды встретились. Ты приподняла мне пальцем подбородок и спросила, не одиноко ли мне. Я отрицательно покачал головой – изо всех сил, чтобы только хватило отогнать ложь. Ты не могла всегда быть со мной в промежутке, отделяющем мой возраст от твоего, и мне приходилось заполнять это время по-своему. Мама, веришь ли ты в неизбежность, заставляющую нас воспроизводить поведение наших родителей?
Я помню то, что ты написала в своем последнем письме, которое ты мне оставила. Я тоже отступился, мама.
Я не представлял, что могу любить так, как любил ее. Я поверил в нее, как верят в сон. Когда сон развеялся, я исчез вместе с ним. Я думал, что мне достанет смелости и самоотречения, чтобы отмахнуться от всех тех, кто уговаривал меня больше с ней не встречаться. Выйти из комы – все равно что заново родиться. Лорэн нужна была вся ее семья. А семьей ее были мать и молодой человек, с которым она снова сошлась. Кто для нее я, если не незнакомец? Во всяком случае, не тот, кто открыл бы ей глаза и сказал, что все, кто ее окружал, согласились на ее смерть! Я был не вправе нарушать ненадежное спокойствие, в котором она так нуждалась.
Ее мать умоляла меня не говорить ей, что и она от нее отказалась. Нейрохирург убеждал меня, что это вызовет шок, от которого она, возможно, уже не оправится. Бойфренд, вернувшийся в ее жизнь, оказался последним барьером, выросшим между ею и мной.
Я знаю, что ты думаешь. И правда не только в этом, и пугает множество вещей. Мне потребовалось время, чтобы признаться самому себе: я не поверил в то, что смогу увлечь ее в свои сны, выдержать их высоту, сделать их реальностью, оказаться, в конце концов, тем человеком, которого она ждала; мне было страшно сказать себе, что она меня забыла.
Я тысячи
