на палубе с закрытыми глазами, – они казались мертвыми; другие трое ссорились на носу; какой-то дюжий парень, полунагой, с широкими плечами, бессильно перевесился через лебедку; другой, сидевший на палубе в девичьей позе, подогнув колени и склонив голову набок, с невероятной медлительностью заплетал косу; даже пальцы его двигались вяло. Дым еле-еле выбивался из трубы, и его не относило в сторону, он растекался зловещим облаком, испускавшим запах серы и осыпавшим сажей палубу.
– Что вы там, черт возьми, делаете, мистер Джакс? – спросил капитан Мак-Вир.
Такая необычная форма обращения – правда, эти слова он не произнес, а промямлил – заставила мистера Джакса подскочить, словно его кольнуло под ребро. Он сидел на низкой скамейке, принесенной на мостик; ноги его обвивала веревка, на коленях лежал кусок парусины, и он энергично работал иглой. С удивлением он поднял глаза; выражение его лица было самое невинное и простодушное.
– Я сшиваю веревкой мешки из новой партии, которую мы заготовили для угля в последнее плавание, – кротко объяснил он. – Нам они понадобятся для следующей погрузки, сэр.
– А что случилось со старыми?
– Износились, сэр.
Капитан Мак-Вир, нерешительно поглядев на своего старшего помощника, высказал мрачное и циничное предположение, что больше половины мешков отправились за борт – «если бы только можно было узнать правду», – и удалился на другой конец мостика. Джакс, раздраженный этой ничем не вызванной атакой, сломал иглу на втором стежке и, бросив работу, вскочил и вполголоса яростно проклял жару.
Винт стучал. Три китайца на корме внезапно прекратили спор, а заплетавший косу обхватил руками колени и уныло уставился в пространство. Бледный солнечный свет бросал слабые, как будто болезненные тени. С каждой секундой волны росли и набегали быстрее, и судно тяжело накренялось в глубоких выбоинах моря.
– Интересно, откуда взялось это проклятое волнение? – громко сказал Джакс, покачнувшись и с трудом удержавшись на ногах.
– С северо-востока, – проворчал с другого конца мостика Мак-Вир, понимавший все в буквальном смысле. – Погода будет скверная. Пойдите посмотрите на барометр.
Джакс вышел из штурманской рубки с изменившейся физиономией: он был задумчив и озабочен. Ухватившись за перила мостика, он стал смотреть вдаль.
Температура в машинном отделении поднялась до ста семнадцати[5] градусов. Из люка и через сетку в переборках котельной вырывался хриплый гул раздраженных голосов и сердитое звяканье и бряцанье металла, словно там, внизу, спорили люди с медными глотками и железными телами. Второй механик ругал кочегаров за то, что они не поддерживают пара. Это был человек с руками кузнеца, и обычно его побаивались; но в тот день кочегары храбро огрызались в ответ и с бешенством отчаяния захлопывали дверцы топки. Затем шум внезапно прекратился, из кочегарки вынырнул
По Фаренгейту.
