идтить к моему терему.
Голос ее был спокоен. Она направилась в сторону деревни, сперва медленно, потом, вспомнив что-то, бегом.
Когда вошла к Афанасьичу, он сидел за столом и спокойно пил молоко. Увидев Владычицу, привстал, поклонился:
– Здравствуй, матушка! Садись откушай со мной молочка.
Одной рукой она выбила у него молоко, другой, сжатой в кулак, ударила старика в переносицу. Он опрокинулся через лавку, пытался вскочить, но Владычица снова свалила его и долго в исступленной ярости топтала ногами. Потом, шатаясь, вышла за дверь. Старик со стоном поднялся и, размазывая по лицу кровь, поплелся за ней.
Когда подошла к толпе, все наклонили головы, и мужики сняли шапки. Она прошла вдоль толпы туда и обратно. Остановилась. Тихо сказала:
– Вчерась я проводила Гриньку в лес. Он подбивал меня уйти с им, говорил, будто знает место, где нас никто не найдет. Я не пошла, потому как думала жить ради вас. А теперь мне больше жить неохота. Ни для вас и ни для себя. Вы убили Гриньку, убейте теперь и меня. Я была с им как с мужем.
Толпа зашумела. Держась за разбитую губу, выступил вперед Афанасьич.
– Не слухайте ее, люди! – закричал он. – Рассудок у нашей матушки помутился. Напраслину возводит она на себя.
Владычица подошла к нему и сказала почти ласково:
– Зачем так говоришь, Афанасьич? Уж кто-кто, а ты-то хорошо знаешь, что я с им жила.
– Врешь! – закричал Афанасьич, отшатываясь от нее. – Не знаю!
– И ты не знаешь, Матрена? – обратилась Владычица к няньке. – Не ты ли нас подглядела, а потом Афанасьичу донесла?
– Не было такого, – глядя в глаза Владычице, твердо сказала Матрена.
– Ну ладно, – Владычица вбежала в дом и тут же вернулась с мужским кушаком в руке. – Вот кушак. У Гриньки я на память взяла. Мокеич, может, это не Гринькин?
– Гринькин! – Мокеич выхватил у нее кушак и, припадая к нему лицом, заплакал.
– Коли этого мало, так, может, на сеновал пойдем, поглядим, где мы с ним целовались да миловались? – предложила она толпе.
– Бей ее! – заорал горбун, выскакивая вперед и замахиваясь на Владычицу дубиной.
Афанасьич успел удержать его руку.
– Погоди, Тимоха, – сказал он. – Ей будет другая кара.
– Об одном только прошу, – Владычица поклонилась народу, – покладите вместе с Гринькой. Не дали нам вместе быть на земле, хоть под землей будем вместе.
Секундное молчание нарушил Афанасьич.
– Не можем мы этого допустить, – мрачно сказал он, опуская голову. – Гринька был человек простой, и лежать ему среди простых людей. А ты какая ни на есть грешная, а Владычица, и похороны тебе будут особые.
Ты, рябинушка, ты, кудрявая,
Ты когда цвела, когда вызрела?
Ты, рябинушка, ты, кудрявая,
Ты когда взошла, когда выросла?
Старухи в черных одеждах выстроились в две шеренги по обеим сторонам дорожки, ведущей от крыльца
