молодых авторов ощутим груз предыдущих опытов, поэтому от них ожидаешь либо эпигонства, либо нарочитого новаторства. Но в случае Горона это опасение напрасно. Это очевидный пример самостоятельного голоса, говорящего, конечно, о том же, но так сильно и коротко, а иногда и так отчаянно, что кажется, будто он физически страдает от вербализации того напряжения, которое и делает его поэзию столь интенсивной:
Вытяни из меня,
Я прошу тебя, Боже, вытяни,
Эту струнную тишину,
Неживую усталость – нитями.
Горон работает с ритмом, подстраивая его под свой собственный голос более, нежели под современную скорость жизни, в которой каждый человек поспешен. Он боится остановиться, скорее всего, от страха перед рефлексией, которая может затянуть в депрессивность и бездействие, а наш поэт, как мы уже говорили, интенсивен и деятелен даже в душераздирающих лирических стихах. Здесь же нужно услышать и особое сочетание сонорных и гласных звуков, а это тоже хороший проводник смыслов. Он пишет так, чтобы мы могли ощутить энергию звука и стопы, еще до того, как они сложатся в образ:
Будто лев,
Цирковой и косматый,
Что чует свободу
Меж прутьями,
Стоя в клетке,
Вынюхивал
Верхние ноты,
Тонкие запахи:
Мяту,
Корицу,
Плющ.
Каждый звук
В этой черной,
И синей,
И серой,
И сущей,
Что после сгорит в кармин,
В еще одну горькую астру
Угрюмого дня, —
Принимал
За свидетельство,
Знак
Твоего
Присутствия.
Таковы острота, пряность и цвет состояния, но они могут быть поняты только будучи проводимыми этими ритмами. В его любви есть особый вкус, этот немногословный лиризм перенаселен нечитанными прежде ощущениями. Горон не сентиментален, но поэтически нервен, жаден, напряжен, и потому чаще находит животную, биологическую метафору.
Бродский писал о том, что у всякого поэта есть свой собственный излюбленный идеосинкратический пейзаж. Горон, пока еще чистейший лирик, видит идеальный пейзаж таким образом, что главным его показателем является пустота, поскольку с населенностью людьми, строениями или перспективами он не должен резонировать:
Эта долгая страсть —
Все равно что зависимость,
Личная форма риска,
Драма бабочки и огня.
Или:
Останься со мной.
Здесь, в этом городе,
Есть все, что нам нужно.
Никаких людей,
Никакой смерти —
Лишь звезды,
Чьи падшие души пьем,
Принимая их за росу
После ночи любви.
Драма бабочки и огня, Эрос и Танатос – это и есть то главное, о чем пишут и будут писать всегда. Ритмы и образы, в которых эта тема разрешается в стихах Евгения Горона, представляют собой свидетельство совершенной новизны его таланта.
Персонаж
Никакого трагичного персонажа,
Лирического героя,
Как, собственно, и геройства,
В сказанном ниже
Нет.
Да и быть не может.
Прочитай и представься,
Пожалуйста,
В этот хотя бы раз
Уже только собой.
Выпускай из себя
Этих гладких
Жеманных мальчиков,
Восстающих из красоты:
Свежих,
Срезанных, как цветы,
Вид которых —
Отнюдь не щедрая радость глаза,
Но попытка заполнить пустошь
Тех самых глаз.
В тот же час,
Как только они увянут,
Опустив пред тобой
Свои блеклые хрупкие головы,
В самый последний раз
Присягая тебе
На ненужную больше верность
И простивших бы все —
Ты только добавь воды…
Констатируй —
Себе —
Пришедшую в пору зрелость,
Им —
Засохшим —
Что это
Уже не ты.
