предписанием и требованием на аппаратуру в плотном сером пакете. Пущай копается, документы у него в полном ажуре…
– Bitte. Kommandant – Büro zwölf[24]. – бросил фельджандарм, бегло оглядев, даже не открывая, документы Савушкина, и возвратил ему обратно зольдбух и прочие бумаги. Однако! Экая тыловая небрежность… И что, субординация для фельджандармерии уже не обязательна? Нет, такого спускать нельзя! И Савушкин, изобразив на лице удивлённое ожидание, остался стоять на месте. Унтер, скрипнув зубами, выдавил из себя:
– Kommen Sie herein, Herr Hauptmann. Das zwölfte Kabinett[25].
Вот так-то лучше! А то обнаглели, крысы тыловые, фронтовиков уже ни в грош не ставят…
Так, второй этаж, двенадцатый кабинет. Охраны нет. Глубокий тыл, кого им тут бояться… Хотя почему – «им»? Нам! Мы ведь теперь тоже немцы и оккупанты…
Ну, с Богом! И Савушкин открыл дверь в кабинет коменданта.
– Herr Kommandant, Hauptmann Weidling, die vierte Felddivisionen der Luftwaffe!
Сидящий за столом в глубине кабинета пожилой офицер поморщился, как от зубной боли.
– Hör auf, Ernst, gib nicht vor, ein Krieger zu sein. Immerhin, Ernst, habe ich recht?[26]
Ого! Однако… Двух часов не прошло! Как-то слишком бодро они тут работают, как бы не наработали чего лишнего…
– Nur so, Herr Oberleutnant, Ernst![27]
Комендант покровительственно улыбнулся.
– Nun, ich – Gustav. Hoffe ich kann dir helfen[28]… – жестом указав на стул у приставного столика, комендант продолжил: – Sag mir, was ist mit dir passiert?[29]
Теперь главное – не спешить. Он – раненый фронтовик, слегка не в себе – что объяснимо, учитывая, что твориться в последние три недели на фронте группы армий «Центр»; берлинец, хоть и с провалами в памяти, желающий как можно надольше откреститься от фронта и прочих ужасов, но и в дезертиры не стремящийся. Обычный офицер, не герой, но и не трус, честно тянущий свою лямку в непонятно кому нужной войне. Вот так, пожалуй, будет правильнее всего…
Савушкин сел, зажав трость между колен и опершись на ней руками.
– Gustav, weißt du hier in Polen, was an der Ostfront passiert[30]? – Спросил он у коменданта.
Герр фон Тильзе пожал плечами.
– Die Bolschewik kommen. Wir verließen Vitebsk und Bobruisk. In der Ukraine gibt es Kämpfe in Galizien. Gefällt dir nichts verpasst?[31] – и улыбнулся.
Савушкин в изумлении даже поначалу не знал, что ответить. «Оставили Витебск и Бобруйск»? А то, что колонны немецких пленных все дороги в Смоленской области забили – это что, фунт изюму? Что дюжина ваших генералов уже в плену, а ещё столько же – вот-вот сдастся – это как? Захваченными немецкими пушками наши сапёры болота гатят! Хотя… Может, ему на всё это просто наплевать? И Савушкин согласно кивнул.
– Die Situation ist kompliziert. Wir verließen Witebsk am 23. Juni und zwei Tage später, an der Überquerung der Beresina, wurden unsere Fahrzeuge von russischen Flugzeugen niedergebrannt. Ivanen ging auf den Kopf![32] – Сейчас надо подпустить трагизма, желательно – со слезой…
Комендант в ответ лишь развёл руками.
– Das ist Krieg, mein Junge. Beim Heulen töten. Vor drei Jahren sind wir fröhlich und trotzig durch Russland gelaufen, jetzt sind sie an der Reihe…
Пожалуйста. Комендант – кабинет двенадцать.
Проходите, герр гауптман. Двенадцатый кабинет.
Перестаньте, Эрнст, не изображайте из себя служаку. Ведь Эрнст, я прав?
Именно так, герр обер-лейтенант, Эрнст!
Ну а я – Густав. Надеюсь, я смогу вам помочь.
Рассказывайте, что у вас случилось?
Густав, вы тут в Польше знаете, что происходит на Восточном фронте?
Большевики наступают. Мы оставили Витебск и Бобруйск. На Украине идут бои в Галиции. Вроде ничего не пропустил?
Ситуация сложная. Мы покинули Витебск 23 июня, а уже через два дня на переправе через Березину наши автомобили сожгли русские самолёты. Иваны по головам ходили!
