от старости ступенями было слишком опасно. Димка обиделся и ушел, Роману Зигмундовичу физические нагрузки запретили строго-настрого.
– Я поймаю такси, попрошу водителя помочь, – предложила Инга.
Но Валерик уже звонил в соседскую дверь.
– О, Сашок! – дядя Гена был уже «хорош». – Опять наша железяка кирдык? – он махнул в сторону лифта. – Конечно, помогу, без проблем! А то заезжай, Сашок, ко мне, придут, починят, а мы с тобой посидим, как мужики, – он помахал недопитой бутылкой и, видимо, заметил ужас в глазах Инги. – Да ладно, ладно, красавица! Не журись, спустимся в лучшем виде! Лестница хоть кривая, да широкая. Я спереди, потому как мужик, а ты с пацаном сзади и сбоку придерживай, чтоб не завалиться.
Он набросил куртку – в сочетании с полосатыми пижамными штанами Гена выглядел очень смешно, – сунул во внутренний карман бутылку, обошел инвалидное кресло и неожиданно легко приподнял его спереди.
– Ну что? «Он сказал – поехали»?
На каждой площадке дядя Гена останавливался, чтобы приложиться к бутылке, и всю дорогу непрерывно балагурил:
– Вот чего ты, Сашок, такой смурной? Подумаешь, на коляске! Да на твоем кресле я сам бы всю жизнь катался – «Мерседес», а не кресло! Без ног, оно, конечно, не очень. Но главное-то цело? – он сделал очередной глоток и подмигнул. – Вон какая краля у тебя, не хуже Гальки бывшей. Даже лучше. А что на коляске, так подумаешь – горе какое! Руки на месте, голова на месте. У тебя ж, Сашок, голова! Я помню! Живи да радуйся! Вон как я! – он снова глотнул. – Ты думаешь, я совсем уже плохой, даже дверь свою закрыть забыл, да? А я не забыл, я спе-ци-аль-но не закрыл. Чего у меня брать-то? Струмент только – да ведь к струменту еще руки надобны. Как у меня, к примеру сказать. Все уважают: Геннадий Степаныч, зайди, Геннадий Степаныч, сделай! О как! Ну пью! А чего ж не выпить-то? Легко на сердце от водки хорошей! – вдруг запел он и серьезно добавил: – А плохая-то она и не бывает. Все. Приехали, красавица! Бывай, Сашок! Заезжай когда-никогда, посидим, побалакаем…
Гольфстрим
Галя ломала голову, как добиться, чтобы Саша подписал для Димы разрешение на выезд, и вспоминала…
– Мама, я хочу бармицву!
– Что, Димочка?
– Ну, мамочка, мне ведь уже тринадцать, значит, я взрослый. Вот в синагоге…
– В синагоге? Почему вдруг в синагоге?
– Я же тебе рассказывал. Раньше еще, помнишь? Про Геру, одноклассника своего, они в субботу свечи зажигают, а мама в парике ходит, – голос мальчика звучал мечтательно-нежно.
– Ну да, некоторые женщины носят парик. Но при чем тут свечи в субботу? – недоумевала Галя. Свечи в субботу – это было что-то давнее, бабушкино и дедушкино. Но парик? Кажется, Димка действительно рассказывал про какого-то Геру, вот только Галя, замкнувшаяся в своих переживаниях, не очень-то прислушивалась. Она радовалась, что Саша вдруг перестал ее изводить своей безумной ревностью, и старалась не вдумываться – почему. Зачем? Не буди лихо, пока спит тихо. К тому же у Валерика вдруг обнаружился спортивный талант, и поездки в секцию
