смешное место есть. Сейчас-сейчас…
Трех высоких берез над обрывом
Тра-та-та́ та-та-та́ белизна.
– «Горделиво царит…», – невольно подсказала учительница, сама же смутилась, потом смутилась своего смущения и, чтобы скрыть его, спросила излишне строго: – И что вам тут показалось смешно?
– Ах да, да! – обрадовался Антон Сергеевич. – Как это я забыл! Именно «горделиво»! «Три гордые пальмы».
– Какие ещё пальмы?!
– Разве вы не слышите? Это – дрянной парафраз Лермонтова, причем в одну кучу смешаны и «чета белеющих берез» и «три гордые пальмы высоко росли».
– Так Лермонтов же!
– Да послушайте. Вот я физик…
– А, тогда понятно.
– Что понятно? Вы хотите сказать: «Что́ может физик понимать в стихах?»
– Ну… Не совсем…
– Совсем, совсем! Но я сейчас о другом. Взять наш учебник – в нем пересказывается то, что́ Ньютон или, скажем, Резерфорд описали слишком сложно для ребенка, да и не нужны школьнику такие подробности, как в научной статье или монографии. Физику или биологию по-другому преподавать невозможно. Но литературу-то надо читать не в пересказе. А эти стихи – именно пересказ, своего рода выжимка из Лермонтова, Есенина, Твардовского.
– А что тут плохого?
– Да то, что, во-первых, это бездарно. А во-вторых, как их соединить, если не перемолоть предварительно в этакий фарш из штампов? Вместо того, чтобы привить ребенку любовь к настоящей литературе, ему как бы говорят: не читай ничего, прочти эту ахинею и ты будешь, что называется, Родину любить.
– Конечно! Эти стихи учат любить Родину, понимать красоту природы!..
– Да какую красоту! «Бескрайность широких степей»!
– Именно! Как говорится, «красота спасет мир».
– Боюсь, такая красота ничто спасти не может.
– Знаете что, эта хрестоматия утверждена Министерством образования. Вы тоже учите по утвержденным учебникам, а не выдумываете теоремы из головы.
– Положим, теоремы изучают математики, но неважно.
– Вот именно, неважно. А важно то, что сегодня она отказывается стихи учить, потому что они, видите ли, не соответствуют ее, а точнее, вашему изысканному вкусу, а завтра откажется наш Гимн исполнять!..
Повисла неловкая пауза. Антон Сергеевич пожевал губами, как бы проглотив ответ: для человека, бо́льшую часть жизни прожившего при советской власти, да еще и работавшего в школе, этот поворот беседы был за той гранью, до которой он был готов что-либо обсуждать с малознакомым человеком. Неловкость чувствовала и Ника Аркадьевна: хотя она и понимала, что нокаутировала оппонента, но при этом косвенно сама высказала сомнение в высоких художественных достоинствах главного стихотворения страны.
Наконец, Антон Сергеевич произнес:
– Хорошо, я поговорю с Катей.
– Поймите, дело в том…
– Я все понял. Не волнуйтесь.
Она поднялась. Состояние позволяло ему не вставать, да и желания любезничать не было,
