с этой высоты, становится ясно, какие огромные различия существуют между двумя этими системами.
Я попытаюсь быть более точным. На мой взгляд, с 1850-х годов перед империями стояла дилемма. Ко второй половине XIX века уже стало ясно, что будущее будет принадлежать системам континентального масштаба. Только они останутся по-настоящему великими державами. От де Токвилля и Герцена до Сили, Маккиндера, Леруа-Болье и Трейчке это было общепринятой точкой зрения. Эта ключевая идея лежала в основе эпохи «высокого империализма». Но социально-экономическая модернизация в Европе, а также распространение националистических и демократических идеологий, казалось, ставили под вопрос выживание империй в длительной перспективе. Как можно было разорвать этот круг?
Разные империи прибегали к разным мерам, чтобы решить эти вопросы. Очень распространена была стратегия попыток сплотить как можно большую часть империи в центральную этнонациональную систему. Это позволяло империи хотя бы в своем ядре легитимировать себя и мобилизовать достаточные ресурсы, взывая к народному национализму. Малые и менее развитые народы на периферии могли быть привлечены к этому ядру за счет таких преимуществ империи, как безопасность, широкий рынок и престиж принадлежности к великой державе, а может, и цивилизации.
И русские, и британские империалисты часто рассуждали в таком духе. В случае Британии, имперская федерация сделала попытку скрепить Объединенное Королевство и белые колонии во всемирную Великую Британскую федерацию с общей оборонной и внешней политикой, обладающую элементами единого защищенного имперского рынка и объединенную общей британской гордостью и идентичностью. Русским аналогом этой политики было решительное намерение помешать возникновению отдельной украинской или белорусской национальной идентичности и высокой культуры25 Если бы удалось сделать украинских и белорусских крестьян современными русскими гражданами, отождествляющими себя с русским государством и с высокой русскоязычной культурой, две трети империи принадлежали бы центральной национальности. Если бы они развили отдельное, не говоря уже о сепаратистском, национальное самосознание, тогда только 44 % населения были бы русскими: иными словами, меньше, чем была доля немцев и венгров в Габсбургской империи.
Если русские и британские империалисты и сходились в выборе стратегии в широком смысле, история, политическая традиция и природа их обществ делали конкретные опасности, с которыми они сталкивались, и их реакцию очень разными. Задача формирования идентичности неграмотных украинских крестьян в период, когда они впервые столкнулись с образованием, урбанизацией и модернизацией, сильно отличалась от задачи убедить широко образованных и политически активных белых колонистов сохранять чувство своей британской идентичности и политическую лояльность Британскому государству. Политические контексты
