на вытянутых руках дымящийся самовар.
– Утро добже нашей панночке! – чуть не впечатавшись лбом в надраенную раскаленную медь самовара, девка отвесила торопливый поклон. – Цо то панночка така бледне́нька?
На ступеньках под портретом никого не было.
Но ведь только что…
Цепляясь слабыми пальцами за резные перила, она смогла лишь сделать слабый жест – мол, ступай! Девка кинула на нее любопытный взор и, мотнув косой, унеслась к столовой. Облако самоварного пара неторопливо расползалось.
Нервно комкая концы шали, она опасливо оглядела лестницу. Никого. Совсем никого. Лишь снизу слышатся привычные голоса.
Боже, уж не теряет ли она рассудок? Она укоризненно поглядела на портрет. Привычные боль и обида поднялись в душе. Как могли родители уйти и оставить ее одну? Ведь им было так хорошо втроем! Как они могли оставить ее… со всем этим? Мало, что ей видения являться стали, так и пани экономка уж на ногах – раз самовар в столовую понесли! Спит ли вообще эта женщина? Или она, как ведьма из нянюшкиных сказок, всю ночь шабаши справляет, а на заре уж самовара требует? Теперь идти в поварню неразумно. Еще раз внимательно осмотрев полутемную лестницу – нет никого, почудилось, – панночка нехотя пошла к столовой. Чаю так хотелось!
Так и есть – гости. Да еще какие неприятные. Уж этих-то двоих она всяко видеть не рада! И не жаль им поутру коней гнать! Видать, все боятся – не сбежит ли присмотренное достояние. Не сбежит. Некуда ей бежать. А и сбежит, так догонят.
Полнощекий, красный от горячего чая после холода осенней дороги господин выглянул из-за ободка широкой чашки и увидал замершую в дверях панночку. Она ласково-приветливо улыбнулась ему. Как учила мама́. Даже если гость хозяйке дома неприятен, недостойно выказывать ему свое нерасположение. Даже если в своем доме она на самом деле не хозяйка.
– Дитя мое, а вы все хорошеете! – провозгласил господин, вскакивая из-за стола. – А мы вот к вам, да с утреца, уж не обессудьте! А все сынок, все Тимиш мой! Со вчера еще заладил: поедем до панночки-соседки да поедем, сердце тоскует! – он сделал широкий жест в сторону своего молодого спутника, который, видать от большой тоски, продолжал сосредоточенно жевать свежеиспеченный калач.
Полнощекий склонился к ее руке.
– У нас гостям всегда рады, пан Владзимеж, – ровным голосом произнесла она, с отвращением глядя на его по-солдатски стриженный складчатый загривок. – Пан Томашек… – кивнула она молодому человеку, как раз азартно пошевеливающего пальцами над блюдом с калачами.
Тот коротко вздрогнул, похоже, получив от отца пинок под столом, обронил придирчиво выбранный калач, выпрямился…
– Прелестная панна… Цветете… Пахнете… – пробормотал он и, видно, получив второй пинок, смолк и вернулся к калачам.
Боже, боже, и вот сей чурбан бессмысленный, пугало безмозглое желает… Нет, лучше не думать! И даже не глядеть!
Отвернувшись
