тот, что постарше, с пшеничными усами.
– Чо? – не понял дедушка.
– Поторгуемся? Не даром же горбатиться, – весело пояснил молодой, сияя ожиданием скорой прибыли.
– Да вы чё! – оторопел дедушка. Бабушка, ловко приклонив к дереву свиток ковровой дорожки, вмиг метнулась к нему, готовая остановить бурю. Уж она-то знала, что за простоватыми дедушкиными манерами скрывается взрывной нрав. Но дедушка лишь махнул рукой и пошёл к дому.
– Алёша, ты не переживай, у здешних, у них всё так – без копейки не пошевелятся, – утешала его широкую спину бабушка, не поспевая за дедушкиными шагами, – Давай к Семёну сходим, он сам давеча говорил: если нужно что, поможет.
– Не, ну и наглёж, – пробурчал усатый мужик, когда дедушка скрылся в подъезде. – Я ему хто такой – задарма работать.
– Мы ему не нанимались, – поддакнул второй.
Вечером приехавший в контейнере стол накрыли белой скатертью, а сверху, бережливо, – прозрачной клеёнкой и уставили новыми тарелками. Помощников, по обычаю, следовало вкусно угостить, да и рюмочку предложить – как без этого. Северяне сидели на новом диване: женщины – на подушках (диван был низковат), а мужчины – так. Нахваливали бабушкин рыбный пирог, смеялись, шутили.
– Приезжие всё гуляют, всё песни поют, – с осуждением рассказывала утром Нина Семёновна соседке снизу, косясь на нас, играющих на площадке, – А чё гуляют? Будто праздник какой?
– Дрались?
– Не, от них не дождёшься. Скучный народ.
– Ой, не говори, Семёновна. Всё втихаря, всё втихаря. На улице – и то шепчутся. Шо скрывают от людей-то?
Местным казалась странной наша манера разговаривать вполголоса. А мы с удивлением смотрели на двух соседок, которые, стоя в разных концах автобуса, громко переговаривались о таких делах, которые, нам казалось, и вовсе не для постороннего уха.
– Пятровна, шо муж-то твой злой, как собака?
– Ой, не говори… У самой сил нет… Геморрой его замучил. И мы света белого не видим.
– Да ты шо? А ты его тёртым луком лечила?
– И луком мазала, и картохой сырой натирала и хреном тёртым мазала. Только продукт перевела…
Старшие давились смехом, а тётка невозмутимо продолжала увлекательную беседу. Бабушка кусала щёки, стараясь удержать серьёзное выражение лица, а я, не зная по малолетству упомянутого медицинского термина, вопросительно дергала её за рукав.
– Ох ты, ох ты, кака гарна дивчина! И платье-то у неё красное, и сандалики, – громко, видно, стараясь угодить, похвалила меня Нина Семёновна, встретив нас с бабушкой на остановке. – На-ка тебе цукерку.
Я тыкалась лицом в бабушкин подол и конфету не брала. Бабушка строго посмотрела на соседку: «Спасибо, не нужно, Алёнушка недавно покушала», – и поспешно повела меня домой. Нина Семёновна смотрела нам вслед с горькой обидой.
– Нет, ну надо же,
