style="font-size:15px;"> Барвицкий подошёл к Самотееву:
– Поздравляю, Ваня.
– Спасибо, Феликс.
– Всё – потрясающе. Просто глаза открыл мне.
– Да что ты, что ты… так, работа как работа…
– Нет, Ваня. Это не просто так. Потрясающее искусство… И вот пусть оно будет так же вечно и живо, как эти цветы… так же свежо…
Он протянул гвоздики.
– Спасибо, Феликс, спасибо…
Часто заморгавший Самотеев взял цветы и побледнел, замерев над ними. Гвоздики были пластмассовые.
Барвицкий усмехнулся:
– Козьма Прутков сказал: если хочешь быть гением – будь им. Будьте гением, Иван Трофимович. Ваши картины в Лувр просятся. В галерею Тейт. В Прадо! Экий матёрый человечище! Посмотрите на него, как он скромен и возвышен!
Дрожащие пальцы Самотеева мяли пластиковые стебли:
– Негодяй… гадина…
Он шагнул к Барвицкому, но тот боком заспешил к двери:
– Малюй дальше, лакировщик! Бабу с веслом ещё не написал? Пионера с горном? Трудись!
Самотеев шёл на него:
– Сволочь…
Барвицкий лавировал между онемевшими посетителями:
– Золотые рамки не заказал ешё?
Самотеев кинул в него гвоздики.
Со слабым треском они попадали на пол.
– Он мне ещё в Суриковском завидовать начал, – со вздохом проговорил Иван Трофимыч, разрезая норму вдоль, – хотя он был намного талантливей. Особенно в рисунке. На третьем курсе мы в Ялту на практику поехали, море писали. Ну и три моих этюда в пример поставили. А раньше только он в фаворе был. Ну и началось…
Самотеев посыпал обе половинки зеленью, сложил и стал есть.
Горохов и Старостин сидели напротив.
– А потом в Союз меня раньше приняли. И первая персональная тоже у меня раньше, чем у него, была. Он там был, придрался к пустяку и наговорил гадостей, как сегодня. Патологически завистливый человек. И по-моему, не совсем нормальный уже. На творчестве это быстро сказалось. Пишет ужасно. Он хотел тоже Горького написать, как и я. Но что из этого вышло – вы видели, наверно.
Горохов кивнул.
– И сейчас… гвоздики эти… – Самотеев грустно улыбнулся. – А я тоже хорош… расстроился, орал что-то. Надо было просто посмеяться. А вышло, что он надо мной посмеялся…
– Да что вы, Иван Трофимыч, это он над собой посмеялся. Лицо свое показал. У него и учеников не осталось.
– Да я слышал.
– Крылов ушел, Дроздецкий тоже, Рая Гликман ушла…
Самотеев кивнул:
– Ну и поделом ему. Сам виноват.
– Сам.
– Сам, конечно.
Самотеев отправил последний кусочек в рот и вытер слегка запачканные руки салфеткой.
– Тёть Кать, а вы? – Георгий остановил у рта вилку с насаженным опёнком.
– Кушай, кушай, я после, – улыбнулась Екатерина Борисовна.
– Да
