выпустил дым:
– Ишь. Горит…
– Что ж ты хочешь, имеет право, – отозвался Кедрин.
– Имеет, а как же. – Мокин нагнулся, ища свалившуюся фуражку. Она, грязная, истоптанная, валялась возле ноги мертвеца.
– Фу ты, ёб твою… – Мокин брезгливо приподнял её двумя пальцами. – Вишь, сам же и затоптал. Ну не мудило я?
Кедрин посмотрел на фуражку, покачал головой:
– Даааа. Разошёлся ты. Чуть голову не потерял.
– Голову – ладно! Новая отрастёт! – Мокин засмеялся. – А эту больше не наденешь. Вишь! Вся в говне. Не стирать же…
– Это точно.
Мокин взял фуражку за козырёк, помахал ею:
– Придётся, Михалыч, тут оставить. Жмурикам на память.
Он шагнул к мертвецу, с размаха нахлобучил фуражку ему на голову:
– Носи на здоровье!
Две доски над проломом уже занялись – неяркое, голубоватое пламя торопливо ползло по ним. Клеть наполнялась дымом. Он повисал под грубым потолком мутными, вяло шевелящимися волокнами.
Секретарь сунул руки в карманы:
– Ну что, пошли?
– Идём, – ответил Мокин, отмахиваясь от дыма, – а то уж глаза щипит. Как в бане. Доски-то сырые. – Он вышел в коридор, поднял лежащий возле двери макет. Кедрин шагнул вслед за ним, но на пороге оглянулся, посмотрел на мертвеца. Он сидел в той же позе – раскинув ноги, выпятив распухший зелёный живот. Из-под косо нахлобученной фуражки торчали грязные волосы. Дым плавал возле лица, оживляя его заячьи черты. Кедрину показалось, что мертвец скупо плачет и, тужась, давясь мужскими слезами, мелко трясёт лохматой бородой.
Тищенко по-прежнему неподвижно лежал возле стены.
– Пошли, Михалыч, – раздался по коридору голос удаляющегося Мокина, – чо там смотреть? Всё ясно…
Кедрин повернулся и зашагал вслед за ним.
Выйдя из ворот, они долго щурились на непривычно яркое солнце, терли глаза, привыкшие к темноте.
Кедрин закурил.
– Слава яйцам, на воздух выбрались! – рассмеялся Мокин. – А то я уж думал – век вековать будем в этой вонище.
Кедрин сумрачно молчал, гоняя папиросу по углам скупого рта. Скулы его напряглись, бугрились желваками. Мокин хлопнул его по плечу:
– Ну, что насупился, Михалыч? Эта падла тебя расстроила? Да плюнь ты! Плюнь! – Мокин тряхнул его. – И так день да ночь голову ломаешь – лица на тебе нет. Побереги себя. Ты ж нам нужен. – Он улыбнулся, захлопал поросячьими ресницами и тихо, вкрадчиво добавил: – Мы ж без тебя никак.
Секретарь вздрогнул, взглянул на Мокина и, скупо улыбнувшись, обмяк, обнял его:
– Спасибо, Петь, спасибо.
И, растерянно почесав щеку, кивнул ему:
– Ты отметь на макете.
– Что, пора, ты думаешь?
– Конечно. – Обернувшись, секретарь посмотрел в распахнутые ворота фермы. Там в глубине наполнявшегося дымом коридора уже скупо поблескивало
