широкую дугу.
– Мины к постановке товсь!
– Мины к постановке готовы! – поступил доклад из торпедного отсека.
– Оба малый вперед!
Шум моторов стал чуть слышнее.
– Первая пошла!
С легким шумом вышла первая мина.
Вся команда застыла и затаила дыхание, прислушиваясь. Услышат ли британцы шум? А если услышат, поймут ли причину? Один шутник закрыл глаза и показал рукой наверх, как бы желая сказать: они там наверху спят.
А действительно, почему бы им и не спать? Порт – это все-таки порт, он защищен от германских субмарин.
Народ на лодке задвигался. Кажется, с людей спало внутреннее напряжение. Пошла третья мина… четвертая… пятая…
Лодка продолжала двигаться по широкой дуге. Глубина составила 13,8 метра. Лодка шла едва в метре от дна гавани. При перемене курса она могла наскочить на собственные только что поставленные мины, проходя мимо них в десятках сантиметров.
Но даже если бы и наткнулись, ничего не случилось бы. Это были магнитные мины, которые должны были вступать в действие позже. На эти-то чудо-мины германское командование возлагало весьма большие надежды.
Благодаря постоянному притоку в лодку сжатого воздуха давление в ней повышалось. Воздух становился тяжелым для дыхания, пот лил даже с тех, кто не двигался.
– Восьмая мина – пошла!
Мина пошла со стоном, от которого волосы на голове вставали дыбом.
«U-34» развернулась на выход из порта. Электромоторы работали по-прежнему на малом ходу. Вот она прошла линию между оконечностями молов, потом мимо того же патрульного корабля, все еще остававшегося на посту. Он должен был успокоить вражескую лодку – слишком большую искательницу приключений.
В лодке все напряглись, замерли.
Постепенно глубина моря стала расти.
Боже! Что это?! Громкий звук, ненавистный, скрипящий, который напряг нервы до предела, хотя обычно он проходил незамеченным, – это командир убрал перископ.
– Глубина пятьдесят метров, – доложил старшина рулевых.
Ролльманн устало наклонился над прокладочным столом и положил руку на плечо старшины – тяжело, но ласково, словно у него дрожали руки. Фите Пфитцнер поднял голову, улыбнулся. Он точно никогда прежде не видел такого лица у командира – такого усталого, изможденного. Его лицо говорило все.
Ролльманн кивнул и удалился в свою каюту площадью менее двух квадратных метров – его очаг, его дом в море. Он задернул занавеску. Проволочный матрас скрипнул раз, потом наступила тишина.
В команде возбуждение тоже стало улегаться. Где-то заговорили, в дизельном отсеке кто-то тихо запел, к нему присоединились другие.
Ролльманн заворочался, и Фите, воспользовавшись моментом, спросил:
– Какой курс держать?
– Триста
