как ее высочеству пришлось покинуть страну, и как долго она жила под вымышленным именем, скрываясь от мира и своего палача. И как Инфант первые шесть лет своей жизни прожил во Франции, воспитанный бабушкой и няней, которые теперь стояли, убитые горем, у красиво украшенного гроба.
Как можно осуждать женщину, на долю которой в ее жизни выпало все, кроме самой жизни?
Люди горько вздыхали. Словно бы какое-то неведомое проклятие плотным туманом опустилось на эту семью. То отец умер молодым, а теперь вот и сын. Перед Богом, болезнью и пулей все равны: и монарх, и монах. Так думали люди из другой враждующей половины.
Тем временем королевская гвардия вынесла гроб и водрузила его на катафалк, который по традиции страны проедет по городу, прежде чем тело молодого короля обретет вечный покой от мук земных в Базилике Сан-Родриго, где в фамильной усыпальнице покоился Массимо Оливера и другие члены королевской фамилии.
Траурный кортеж держал путь в Базилику. Гроб с телом короля был закрыт и накрыт государственным флагом Кастании. Люди в толпе плакали.
И вдруг катафалк остановился. По толпе вновь пробежал зловещий шепоток.
Посередине дороги нарисовалась фигура, с головы до пят укутанная в черное кружево. Лицо фигуры скрывала черная вуаль. С минуту она стояла, гипнотизируя взглядом процессию, потом подошла к катафалку и откинула вуаль. Приложив два пальца к губам, фигура дотронулась ими до лакированного гроба, а затем, резко развернувшись на сто восемьдесят градусов, пошла прочь от толпы. Ветер внезапно сорвал ткань с головы женщины, обнажив непослушную копну из белых кудрей.
***
Москва. Примерно год спустя.
В уютной квартирке в центре, с окнами, выходящими на Красную площадь, прямо на полу из начищенного до блеска паркета, сидела, прислонившись к стене, фигура, облаченная в черные брюки и простую черную футболку с высокой горловиной.
Фигура молча смотрела в окна. Взгляд ее был абсолютно пустым, как будто бы группа разбойников, пробравшись в недра ее души, разграбила все ее тайники, унеся из потайных уголков все ценное, оставив лишь голые плиты и наскальные фрески.
В руке у женщины красовалась самокрутка. Она неспешно затягивалась ей, глубоко вдыхая сероватый дым с характерным запахом и медленно выдавливая его из легких. Огонек тлел меж тонких пальцев.
Она вспоминала недавно прошедший суд. Как быстро, оказывается, можно все обстряпать, если ответчик не оказывает сопротивления.
Как быстро можно добить лежащего на земле, сломленного человека со скрюченной судьбой, по жизни которого не зарастала тропа лишь из горьких воспоминаний того, что когда-то называлось счастьем.
Теперь она снова свободна. Свободна не только от Кажича, столь варварски предавшего ее в самую тяжелую минуту, но и от своей маленькой дочки, которую она назвала Салимой, в честь несчастной матери Люка.
