что это плохой институт – я приеду обратно. Только скажите маме, пусть она не волнуется. Мне надо туда поехать. Очень надо. Дело не в том, что… совсем не в этом. Мне просто надо.
Она повторяла одно и то же на разные лады, а Валентин сидел перед ней, встревоженный, непривычно растерянный, и впервые в жизни Сашке вдруг показалось, что он ей не чужой.
– Вставайте, девушка. Торпа через полчаса.
– А? – Сашка подскочила и стукнулась головой о багажную полку.
Вся ночь прошла в полудремоте, ей удалось заснуть совсем недавно. Вагон был старый, сильно потряхивало, где-то на столе звенела ложка в пустом стакане. Проплывали тени и огни, пронизывали насквозь плацкартное пространство, где истекали потом разгоряченные полуголые тела. Свисали с полок углы простыней. Кто-то храпел, кто-то возился с полиэтиленовым кульком, а Сашка лежала на спине, на верхней полке, и уговаривала себя: через неделю вернусь. Условие – быть к началу занятий. О том, чтобы дожить в этой Торпе до выпуска, разговора не было.
Валентин хотел ехать с ней. Настаивал. Сам купил два билета в железнодорожной кассе, себе и Сашке. Он собирался проверить аккредитацию ВУЗа, условия в общежитии, словом, узнать и разведать все, и Сашка в глубине души была ему благодарна. К тому же, темный человек, назвавшийся Фаритом Коженниковым, не требовал, чтобы Сашка заявилась в Торпу в одиночестве.
Накануне отъезда Валентину позвонили из Москвы – его сын от первого брака попал под машину, и, хоть легко отделался, присутствие Валентина с его знакомствами в мире медицины было необходимо. Валентин, позабыв о Сашкиных проблемах, метнулся в Москву. Сашке пришлось сдавать его билет перед отходом поезда, да еще убеждать маму, что она и так справится.
Мама провожала ее. Долго стояла у вагона, смотрела сквозь стекло, махала рукой, давала советы. Сашка мечтала, чтобы поезд поскорее тронулся. Но когда тепловоз в первый раз дернул – у нее душа провалилась в пятки, она готова была выпрыгнуть в окно, к маме в объятия.
Она в первый раз ехала в поезде одна. То и дело смотрела на багажную полку, где лежал ее чемодан. Нащупывала мешочек с монетами на дне сумки. Проверяла документы во внутреннем кармане – паспорт, аттестат, медицинская справка, справка о зачислении и еще какие-то бумаги, все это в плотном полиэтиленовом пакете. Ей было невыносимо одиноко, все время вспоминалось, как в таком же вагоне они ехали с мамой на море, за окном цвели маки, и было хорошо, спокойно, уютно…
Она плакала, скрывая слезы от попутчиков. И страшно укоряла себя за то, что тогда, в курортном поселке, поддалась на уговоры человека в черных очках. Один, самый первый раз, поддалась. Пусть был бы вечный кошмар, пусть она просыпалась бы и просыпалась на раскладушке в съемной квартирке, но была бы рядом мама. И море. Если жизнь человека состоит из половины летнего дня двадцать четвертого июля – это все равно хорошая жизнь. Во всяком случае, в ней нет ни золотых монет, ни Валентина, ни долгой дороги в Торпу.
Село за окнами солнце. Попутчики ужинали, похрустывая малосольными огурцами, обгладывая куриные ножки, очищая от скорлупы матово-белые вареные яйца. Сашка вытащила
