указал на свое первенство и установил неформальный стиль общения. Классический Пинкус.
Преподавательских обязанностей в Кларке у Пинкуса не было, так что он мог все свое время тратить на исследования. Но в колледже к нему продолжали относиться как к пасынку, не замечая и недоплачивая.
Шел тысяча девятьсот сороковой год, Гуди и Лиззи растили двоих детей в квартирке неподалеку от университетского кампуса. Весной позвонил директор школы, где учился Джон, и сообщил, что больше не может держать мальчика в школе – он на три года раньше срока закончил школьный курс и теперь должен школу покинуть. Джон сказал родителям, что готов поступить в колледж и хочет учиться в Йеле. С их благословения он подал документы – только в Йель и больше никуда – и поступил. Четыреста пятьдесят долларов ежегодно (не говоря о жилье, питании и одежде – Джон все еще рос) тяжело обременили Пинкусов.
Лиззи временами раздражалась – не только экономическим положением семьи, но и тем, что ее низвели, по ее выражению, к роли «шеф-повара и мойщика бутылок». В ту эпоху воспитание детей изображалось в прессе и популярной культуре как восхитительно интересная задача, а не как бесконечный список обязанностей, повешенных на женщин. Так называемая совершенная женщина готовила, встречала гостей, ходила за покупками, работала в саду, украшала дом, была водителем, горничной, прачкой и любовницей. Считалось, что никакой жизни, кроме домашней, ей не полагается. Иногда, когда Гуди возвращался домой, Лиззи подробно рассказывала ему, какие комнаты она убрала и пропылесосила. Позже их дочь Лора будет задаваться вопросом: неужели она действительно думала, что ему не все равно, или просто хотела показать, в какое непрестанное испытание превратилась ее жизнь? Во время Второй мировой войны, когда многие женщины пошли работать, Лиззи сказала мужу, что думает, не пойти ли диктором на радио. Но никаких дальнейших шагов не предприняла.
А Гуди по-прежнему не проявлял никаких намерений искать надежную работу. Напротив, когда семья его проходила через наибольшие денежные трудности, он готовился пойти на самый большой в своей жизни риск: в сорок четвертом году они с Хоаглендом совершили неслыханный в научном сообществе шаг – основали собственную лабораторию, назвав ее Вустерским фондом экспериментальной биологии. И хотя непросто было объяснить зубным врачам и операторам боулинга, что новый фонд будет исследовать гормоны, а не излечивать ужасные болезни, Хоагленд и Пинкус оказались прекрасными продавцами, и население Вустера отозвалось щедро. Особенный дар собирать деньги был у Хоагленда. Он происходил из богатой семьи и производил впечатление человека утонченного. Ученым он тоже был не последним, но с самого начала было ясно, что в их паре истинный гений – Пинкус, а Хоагленд – организатор.
Начинал фонд с помещения в Вустерской больнице штата, но скоро денег набралось достаточно, чтобы нанять десяток сотрудников
