лежит Федора, ни жива – ни мертва. Пальцы дулей завернуты, чтобы смерти от ворот поворот был.
Подошел волколак к Федоре, поклонился низко-низко, руку ей лизнул робко и глаза потупил. Стыдно ему, охальнику, перед Федорой и Мариной.
Сурово взглянула Федора на него.
– Что, Тарас, набегался по лесам-весям? Сладко ли тебе? Палка-то нема, да дает ума. Сама себя раба бьет, коли не чисто жнет.
Еще ниже склонился Тарас.
– Ну да ладно. Не все таской, ино и лаской. Ради Марины, ради дочкиной просьбы, прощу тебя, ослабожу, хоть и не заслуживаешь ты этого. Поди ты, Тарас, в лес. Найди там в лощине, ольхой заросшей, поляну. На поляне той три камня увидишь и березу, мхом изъеденную. Береза до земли наклонилась, в дугу согнулась. Вот как пробежишь ты три раза под березой энтой, так и сделаешься снова человеком. А не то ходить тебе волколаком до семи лет.
Поклонился Федоре Тарас, еще раз лизнул ей руку, хвостом пол подмел, мордой у ноги Марины потерся и из избы выбежал.
Побежал Тарас к родному дому, к окну прокрался и смотрит. Видит, играется его жена молодая с ребятенком маленьким. Ребятенок смеется-заливается. Смотрит Тарас и умом понимает, что это сын его, кровинушка родная. А сердцем темным чует: так бы и сожрал-разорвал и ребятенка этого, и жену молодую. Ребятенок взглянул в окно, увидел глаза горящие нечисти лесной, испугался и заплакал. Встрепенулась жена молодая, кинулась к окошку, да там уже нет никого, одна ночь за окном качается.
«Нет, нельзя мне, разбойнику, пока возвращаться, – думает Тарас и в лес бежит, – Нельзя к людям идти, пока не избуду злобы из сердца волчьего, пока не разменяю душу волколака на человечью душу. А вдруг не получится?» Застыл Тарас. Страх в сердце заворошился. Встряхнулся Тарас, слезу с глаз волчьих смахнул и дальше в лес побежал поляну колдовскую искать-выведывать.
Как подкатила ночка звездная да к ранней зорьке, стала кончаться ведьма старая. Собралась родня, в избу набилась. Мучится Федора, никак Бог у нее душу вынуть не хочет. За окном буря разразилась, гром гремит, березы качает.
– Да дайте ж вы ей в руки что-нибудь, что ж она смерти-то дулю кажет?
Дали в руки Федоре веретенце. Она дули-то разжала и веретенце схватила. Как схватила, тут же и кончилась.
Упало веретенце и под лавку закатилось.
Рухнула тут Марина на тело матери своей, в горе забилась.
– Ох, на что ж ты покинула меня, горюху несчастную, матушка. Оставила ты меня на черный день да на тоску вечную.
И гремела гроза весь день и всю ночь, пока отпевали и хоронили старую ведьму. А как вернулась Марина домой, села в осиротевшей избе, так и заприметила веретенышко. Подняла его и взяла в руки. И обожгло ей руки, как углем из печи. Обожгло и погасло.
А Тарас… Тарас так и бегает по темному лесу, поляну ищет. Как найдет поляну, по приметам сходную, так давай скакать-бегать под березами. Да, видно, все не то. Никак в человека не обратится. Так, видать, и бегать парню до семи лет волколаком бездомным. Вот и вся
