разведали, что статный незнакомец – из бывших заключённых. Но в своей шахте теперь бригадиром, у начальства на хорошем счету, потому что понимает угольное дело – настоящий спец.
– Катюха, дура, чего тебе ещё надо? – недоумевали бабы.
И то верно. Не сопляк, умный, воспитанный, воевал. Скоро Михаил Степанович стал просто Михаилом, но не Мишей. Катя остро чувствовала собственный малый возраст и скучную неначитанность. К тому же он не подпускал слишком близко, хоть и деликатно ухаживал. Сомневалась. Решилась, когда Михаил поставил вопрос ребром: предложил переехать в далёкий южный край в статусе жены. Там щедрое солнце, а что здесь? Ничего. Мать, отчим, братья – чужие и Кате, и друг другу. Холод в них, вечная мерзлота.
Свадьбы не было, просто расписались за день до отъезда. Кате бы радоваться узкому золотому колечку и дальней дороге, она и радовалась. Старательно выискивала поводы для счастья, чтобы заглушить первую замужнюю обиду – в ЗАГСе Михаил больно схватил Катю за локоть и прошипел в ухо:
– Пиши свою фамилию! Не мою! Свою фамилию оставляй!
Возможно, хотел оградить жену от лагерного прошлого. Хуже, если считал недостойной своего имени. В глаза о таком не спросишь, остаётся только проглотить.
Донбасс оглушил Катю лихорадочной суетой, яркими красками, буйными страстями, беззлобным русским матерком и мягким украинским юмором. Посёлок кипел, строились новые двухэтажки, заселялись в них весёлые люди. Молодые, приезжие, сами себе хозяева. Плевать на всех! Но всё же искали земляков и щедро их угощали, когда находили.
Михаил не искал.
– Откуда вы? – любопытствовали соседи.
– Из Киевской области, – неопределённо отвечал он, – простите, тороплюсь.
Он не переходил на «ты», не терпел панибратства, отгораживаясь подчёркнутой вежливостью. Кате запретил говорить о Воркуте. Объяснил, что сейчас самое время забыть о прошлом и не плодить сплетни.
– Ты правда из Киевской области? – однажды ночью спросила она. Легонько скользнула кончиками пальцев по его спине, прижалась доверчиво.
– Да.
– Откуда именно?
– Так, маленькое село.
– А родня? Они живы?
– Наверное.
– Хочешь съездить? Я бы с ними познакомилась.
– Нет.
– Почему?
– Мы поссорились.
И больше ни слова. Катя не стала выпытывать, сочувствуя его глухому голосу, тяжёлому вздоху. Она ещё не умела видеть людей непохожими, примеряя чужие поступки и трагедии на себя. Дела семейные – трудные дела.
Ты не так рассказываешь, конечно, не так. И я не так слышу. Но у меня будет время додумать твою историю, бабушка.
Мы сидим возле почты на старой скамейке, отполированной задами сплетниц почти до стеклянной гладкости. Сегодня пенсия, мимо проходят твои соседки, здороваются, и ты киваешь в ответ.
