знаю, думаю. Можно спросить?
– Давай.
В голове каша, судорожно размышляю, с чего начать. Про деда или про твоё бытьё после его смерти? Встретила ты мужчину, который хоть немного отогрел? Или про Михеевых женщин, безжалостно тобой забракованных. Или…
– Помнишь, у бабушки соседка была. Анна Пэц. Или Кэц. Помнишь?
– Доц, – Михей сладко зевает, чуть отводит в сторону ситец занавески. Звякают железные кольца на карнизе. – Анька Доц. Забавная тётка, учила меня матюкаться. А муж её умел листьями свистеть. Складывал вдвое лист сирени, прижимал к губам и пиликал, будто на губной гармошке. Он малость умом тронулся после обвала на шахте: когда лава села, его и ещё двоих посадчиков еле откопали.
Михей прислоняется плечом к косяку. В темноте не разобрать, но я угадываю его движение: там, где он стоит, мрак гуще. Фонарь за окном погас. Или привиделось, и нет никакого фонаря.
– А что с ней стало?
– С кем?
– С Доц.
– Не знаю, вроде муж побил и перегнул с этим делом. Разное болтали. Я маленький был, взрослыми не интересовался. Бабушка с ней дружила. Таскала для неё тряпки из своего магазина.
Тряпочки-вещички, много их было. Ты не пошла в шахту, устроилась продавщицей в райцентровский универмаг, в отдел тканей. Позже, в пору тотального дефицита, это очень помогало держаться на плаву. Щедрая Катя, умелая Катя, Катя-картинка. И вдруг дружба с гулящей мартышкой? Удивила.
– А дед? Как дед позволял бабушке с этой Доц дружить? Он же по рассказам был тот ещё чистоплюй.
– Может и был, я про него не знаю.
– Совсем ничего?
– Ну да. А тебе зачем?
– Надо. Это касается войны, когда он попал в плен, а потом в Воркуту. Есть один список, там… присядь, я расскажу.
– Олесь, давай завтра, ладно? Прости, но я сейчас прямо здесь вырублюсь.
– Да, конечно. Доброй ночи.
– Угу, и тебе.
Плачет одинокая цикада, ветер колышет шторы, Михей ворочается на горбатом продавленном диване. Доброй ночи, бабушка. Спи.
Лиля
– Лексе-е-ей!
Что? Кто? Проспала! Документы в Минздрав не отправила, выезд в хоспис не согласовала, как же теперь? Телефон!
– Лексе-е-ей, ты чи глухой?!
– Тут он, Дуся! – знакомый голос. Савчиха.
Отлегло! Я в долгожданном отпуске, у Михея. Пузатый будильник на металлических ножках, тот, что раза в два старше меня, показывает восьмой час. Ну да, самое время орать во дворе.
– Лексей, ты хоть портки одел?
– Он в портках, Дуся.
– Я до ларька пойду, молока возьму, – сипло вступает в разговор старик.
– Пойдёт он, срамота! Щас посмотрю, что ты одел!
Подхожу к окну, останавливаюсь в жёлтом солнечном пятне, незаметная с улицы за тонкой шторой. Баба Дуся боком спускается с крыльца, одной рукой трогает стену, другой ведёт по
