покойника было чистым. Никаких следов смертельного жара, никакой спекшейся хотя бы в дальнем углу шеи кожи.
Аркадий опустил тело на пол. Да, именно так оно и лежало, он прекрасно помнил съемку. Правая рука схватилась за ножку дивана, левая выброшена вперед, пальцы сжаты в кулак. Та же одежда – с чего бы ей стать другой? Ничего здесь не изменилось, да иначе и быть не могло, оперативник был профессионалом, он лично запер комнату и отдал ключ коменданту.
Но даже если бы не отдал? Даже если бы в комнате побывал за это время посторонний? Не мог же он смыть, снять, содрать с сожженного лица всю кожу и заменить ее новой! Не мог он вставить на место глаза вместо тех, что вытекли…
Аркадий включил висевшую на шее камеру и опустился на колени. Обычно он не вел запись после осмотра места происшествия оперативным сотрудником МУРа, это могло быть расценено госконтролерами как недоверие официальному следствию со стороны частного сыска. Впрочем, обычно такой необходимости и возникнуть не могло.
Аркадий внимательно осмотрел руки, ноги, спину – объектив камеры повторял движения его глазных яблок. Потом наклонился ниже, чтобы осмотреть шею у самых ушей, утренняя съемка показывала здесь границу между сожженной частью лица и оставшейся в неприкосновенности кожей. Сейчас никакой границы не было видно.
Аркадий еще раз перевернул тело, встретил укоризненный, как ему показалось, взгляд мертвеца и, поколебавшись секунду, закрыл ему глаза. Лицо сразу стало более спокойным – умер человек, чего не случается…
Внимательный осмотр занял минут двадцать. Пришлось снять с трупа рубашку, стянуть брюки. Врачи «скорой», конечно, все зафиксировали в своем протоколе, но экспертизу назначать придется Аркадию, и наверняка нужно будет сравнивать данные.
Никаких ран, колотых, резаных или, тем более, огнестрельных. Никаких синяков, потертостей, припухлостей. Никаких следов борьбы – оторванного воротничка, скажем, или смятого рукава на рубашке… Ничего. Просто упал человек и умер.
Аркадий чуть отодвинул тело и встал на то место, где стоял Подольский, когда, по всей видимости, ощутил острый укол в сердце. Скорее всего – в сердце. Если бы речь шла об инсульте, лицо выглядело бы иначе.
В два правых окна, выходивших на север, видно было только небо, на котором, как на стене, подкрашенной вялой синей краской, висело несколько серых пятен-облаков. Два окна слева выходили на южную сторону, солнце стояло уже высоко, и прямые его лучи высвечивали два квадрата на полу. В полукилометре от «Рябины» торчали острые зубья жилого массива Пригожино. Видны были верхние этажи, и, по идее, кто-нибудь, поднявшись на крышу или даже из собственной квартиры… Что? Навел на окна Подольского какой-то аппарат, подал энергию…
Аркадий покачал головой. Дело было около двух часов ночи, и свет в комнате Подольского не горел. Откуда убийца, стоявший у окна в одном из домов Пригожина, мог знать, находится ли Подольский в зоне прямого лучевого удара? Генрих Натанович
