и Терехов тоже много рассказывал о своей писательской – богемной, как полагали родственники, – жизни.
На вопросы о том, когда выйдет его новая книга, Терехов отвечал коротко: «Скоро», и нежелание автора говорить о своем неопубликованном еще романе выглядело нормальной скромностью, а порой даже многозначительным намеком на некую ожидаемую сенсацию.
Три недели Терехов, садясь за компьютер, не открывал директорию «Романы» – отдых его затянулся, и впервые он не ощущал по этому поводу никаких неудобств.
Варвара не звонила, и он не звонил в издательство, будто производственный процесс его не интересовал совершенно – да так оно и было на самом деле, в отличие от прежних лет, когда он старался «держать руку на пульсе» и о выходе сигнального экземпляра узнавал за сутки до того, как книга попадала на стол редактора.
Сухая пора бабьего лета закончилась в тот самый день, когда «Вторжение в Элинор» появилось на прилавках книжных магазинов и на лотках у станций метро. С раннего утра зарядил нудный осенний дождь, тучи висели над крышами, будто придавленные собственной тяжестью, выходить из дома в такую погоду Терехов не собирался, лежал на диване и читал Акунина. Он хорошо относился к этому незаурядному писателю, хотя и считал, что сюжеты тот сочинять не умеет, передирает их из западной детективной классики, но стиль у него неординарный, а эпоха, которую он описывает – во всяком случае, в первых романах о Фандорине, – действительно самая интересная и загадочная в российской истории.
Терехов как раз дошел до момента, когда на преступницу в романе «Левиафан» свалился тяжелый корабельный буфет (Господи, разве должно быть такое в классическом детективе?). Звонок телефона оторвал его от размышлений о недопустимости слепой игры случая в раскрытии преступления, и Терехов потянулся к трубке, сожалея о том, что не может высказать автору свои критические замечания. С Чхартишвили он знаком не был, поскольку, как и автор «Левиафана», не очень-то любил посещать публичные писательские сборища.
– Послушай, Володька, ты гений, понимаешь, это совсем новое у тебя, ну просто класс, – забубнил в трубку голос Алексея Гнедина, бывшего коллеги по институту, где Терехов работал до ухода на вольные писательские хлеба. Гнедин звонил обычно два-три раза в году – в дни, когда выходил очередной Тереховский опус. По дороге на работу Алексей покупал книгу в «Библиоглобусе» и час спустя уже искал приятеля, чтобы поздравить с новым успехом.
– Я на одном дыхании прочитал, – продолжал Гнедин. – Ты слышишь, до сих пор вздохнуть не могу?
– А что, – спросил Терехов, – книга уже в продаже?
Дурацкий вопрос, – подумал он. – Где же ее еще мог взять Алексей?
– В продаже, – сообщил Гнедин. – Но наверняка скоро исчезнет. Раскупят. Послушай, а эта Левия – у нее есть какой-то реальный прототип? Очень она похожа на Таньку… ну, ты ее должен помнить… Случайно не с нее списывал?
Терехов не помнил никакой
