книг в местное жандармское управление. Книги оказались легально изданными, и даже элементарные неприятности для «коммунаров» не возникли, хотя новорожденное или скорее только собиравшееся родиться общество на этом распалось, а за садом Швиговского был установлен полицейский надзор.
Однако стремление к активной общественной деятельности не угасало. Лев упорно искал возможности проявить публично свои ораторские, организаторские и зарождавшиеся публицистические способности. У него не было склонности к театру или к музыке. Художественная литература же во все большей степени воспринималась им как своего рода политическое средство. Лев неплохо знал стихи Н.А. Некрасова и прозу Г.И. Успенского, часто цитировал обоих писателей в качестве аргументов во время дискуссий, да и просто для того, чтобы продемонстрировать свою начитанность. Одно время он увлекался Козьмой Прутковым и даже называл афоризмы и сатирические стихи Пруткова (коллективного псевдонима Алексея Толстого и братьев Алексея, Владимира и Александра Жемчужниковых) «философией интеллигенции». Образы Козьмы Пруткова, как и произведения М.Е. Салтыкова-Щедрина, который стал любимым писателем, их едкий сарказм были очень близки настроениям и взглядам Льва, который многократно их цитировал во время дискуссий в саду и избушке Швиговского (и будет цитировать на протяжении всей жизни)[81].
Вскоре после неудачи с обществом распространения книг Бронштейн попытался попробовать свои силы в политической журналистике. Узнав о том, что народнический журнал «Наше слово», выходивший в Петербурге, перешел в руки марксистов, он написал в редакцию журнала «Вестник Европы» страстное письмо с протестом против «козней» оторванных от простых людей интеллигентов[82]. Для легально выходившего в Одессе журнала либеральных народников «Южное обозрение» он написал резкую статью, направленную против тогдашнего авторитета марксиста П.Б. Струве[83]. Статью он назвал нагло – «Рептилии на страницах санкт-петербургского журнала»[84]. Отправил этот материал он по почте, но через неделю поехал за ответом сам: «Редактор через большие очки с симпатией глядел на автора, у которого вздымалась огромная копна волос на голове при отсутствии хотя бы намека растительности на лице. Статья не увидела света. Никто от этого не потерял, меньше всего я сам»[85], – вспоминал Троцкий.
Можно, разумеется, усомниться, что это последовавшее через много лет признание соответствовало настроениям юного автора в тот момент, когда ему отказали. Статья вызвала сочувственный отклик редакции, но отказ в публикации был вызван именно молодостью и предполагаемой неопытностью автора. В редакции сочли, что статья вызовет возражения марксистов, а у Бронштейна не будет достаточных аргументов, чтобы вступить в полемику[86].
За этой инициативой, однако, следовали другие. Льву удалось добиться, что на годовом собрании читателей
Там же. С. 16.
Струве Петр Бернгардович (1870 – 1944) – экономист, философ, историк, публицист. В начале творческой деятельности придерживался марксистских взглядов, участвовал в деятельности 2-го Интернационала, затем стал одним из лидеров партии кадетов. Редактор журналов «Освобождение», «Русская мысль» и др. Депутат 2-й Государственной думы. После Октябрьского переворота 1917 г. участвовал в борьбе против большевистской власти. Являлся членом Особого совещания при генерале А.И. Деникине, затем эмигрировал. Жил в Праге, Белграде, Париже. В эмиграции продолжал активную научную и публицистическую деятельность, редактировал газету «Возрождение».
Воспоминания А.Л. Соколовской в архиве университета штата Индиана
