что тот играет такую же роль, какую играли римские солдаты по отношению к первым христианам. Стражник не оставался в долгу и всерьез дискутировал с заключенным на библейские темы[139]. Отношения между заключенными и надзирателями в российских дореволюционных тюрьмах часто были достаточно патриархальные.
Находясь в Одесской тюрьме, Лев Бронштейн заводил всевозможные споры и дискуссии и с заключенными. Пользуясь тем, что здесь выдавали в достаточном количестве бумагу и карандаши, в письменной форме, через переписку, был даже проведен диспут о роли личности в истории. В другой раз возникли споры о сдельной и повременной заработной плате, причем Лев ратовал за научный хронометраж производственных процессов, то есть в зародыше формулировал некоторые идеи, позже вошедшие в знаменитую систему Тейлора, которую Ленин до 1917 г. клеймил как «научную систему выжимания пота», а после революции, наоборот, всячески ратовал за ее применение в Советской России.
Зив высказывал мнение, что к этому времени его товарищ по заключению фразеологию марксизма, «несомненно, усвоил в совершенстве и рассуждать о роли личности, о классовой борьбе, значении производительных сил и т. п. … мог, как самый заправский марксист и с присущим ему талантом. Но как только он пытался от усвоенной теории перейти к практике, к марксистскому творчеству, к применению материалистического понимания истории к живой жизни, он неизменно обнаруживал полное бессилие»[140].
С подобным суждением согласиться трудно прежде всего потому, что марксистская теория была весьма абстрактной, что любой переход к практическим действиям на базе этой теории всегда приводил к тому или иному отступлению от нее, к возникновению самых разнообразных трактовок, к ожесточенным спорам, в ходе которых оппоненты не только привлекали вырванные из контекста цитаты из «основоположников», но и обливали друг друга ушатами грязи. Как раз в практических действиях Бронштейн был не менее силен и активен, чем в марксистской догматике. В то же время Троцкий явно сохранил эмоциональные связи с народническим течением, что проявлялось в подчеркивании им роли личностей в исторических изменениях, величия их героизма и самопожертвования. Лев оставался романтиком и нетерпеливым оптимистом. Эти черты намного больше соответствовали его ментальности, нежели сухие марксистские выкладки по поводу неуклонных закономерностей исторического процесса.
В тюремном заключении Бронштейн заинтересовался сущностью франкмасонства. Он прочитал много книг об этом оригинальном идейно-нравственном течении, по поводу которого распространялись и нагнетались всевозможные сплетни и слухи, вполне объяснимые, учитывая сохранение масонами различных тайных ритуалов и странных обычаев. Конспектируя книги о франкмасонстве, которые приносили ему родные, он сопровождал выписки собственными соображениями о масонах с точки зрения материалистического понимания истории. Резюме выводов, которые были им сделаны,
