Эдин выступал на трапеции под самой крышей шатра, тоже стояла осень и его трясло от холода. Но холод ерунда, хуже, что в висках пульсировала боль, и руки, ноги, все тело было каким-то чужим, словно набитым соломенной трухой. Перед этим дядюшка Бик пощупал его лоб, пробурчал что-то и велел идти выступать. И ничего удивительного, накануне акробат Фано вывихнул ногу и лежал, Эдин был нужен. У них тогда были не лучшие времена.
Эдин чуть не сорвался, но удержался, некоторые зрители засмеялись. Кто-то крикнул:
– Эй, парень! Не умеешь!
Обидно вообще-то. Эдин ведь проделывал такое, что никто из зрителей точно не умел, можно было поспорить. Но тогда ему было безразлично, только бы закончить это всё скорее…
Нужно было раскачаться, перепрыгнуть на другую трапецию, поймать ногами кольцо, повисеть на нем вниз головой, раскачиваясь, потом перевернуться, сложиться, практически завязавшись в узел – этому его научил Джак, – и, держась за кольцо одной рукой, перевернуться, развязаться, зацепиться за трапецию ниже, спрыгнуть, попав ногой на доску, которая подбросит полотняный мешок, и на Эдина высыплется куча куриных перьев. Почему-то именно последнее, эти перья, очень нравились публике. Эдин потом подметал их, выбирал мусор, чтобы использовать по-новой.
Тогда он понял, что закончить выступление попросту не может. Не было сил. И сказать об этом, попросить помощи – тоже не было. И снова будет свистеть и возмущаться публика, а хуже этого нет…
Вдруг кто-то крикнул:
– Эй, хватит! Ну-ка, давай его вниз!
Голос был… властный. Такого голоса не послушаться нельзя. И трапеция начала медленно опускаться.
– Эй, милейший, убирайся и не мешай, мы заплатили за вход! – завопил кто-то с задних рядов.
Трапеция опустилась и Эдин соскользнул с нее, не удержался и упал.
Чьи-то сильные руки быстро ощупали его.
– Ребенок болен, у него жар! Да он на ногах не стоит! Где хозяин, где эта сволочь?!
Поднялся шум: ахи и охи, крики, стук лавок, и какой-то непонятный гул – или это у Эдина в голове? Но вообще, ему теперь было хорошо лежать на утоптанном и посыпанном песком полу, и ничего не делать, и падать, падать куда-то…
Он очнулся на тюфяке, прикрытый одеялом. Сначала привычно протянул руку к медведю… да что там медведю, нет – медвежонку. Вудуду был ещё медвежонок, и они спали вместе. Но мохнатого бока рядом не было. Потом прибежала Вильена, шумно обрадовалась его пробуждению, напоила чем-то горьким и, присев рядом, вкратце рассказала, что происходило, пока он был не в себе. Про Графа. Как дядюшка Бик сперва начал ругаться и собрался идти за стражей, недаром же он сбор платил городской управе и квиток получил. Но не успел, Граф отвел его в сторону и что-то сказал. И хозяин, когда вник, аж с лица спал, перепугался так, что они все не знали, что и думать. А этот Граф был просто вне себя, узнав, что Эдин возится с медвежонком и делит с ним постель, так что этого больше не будет. И выступать на трапециях Эдин больше не будет, тоже Граф запретил. И недавно лекарь приходил, и опять придет, Граф ему заплатил…
Эдин
