как я получила известие, что мать моя умерла, и что отец убит на священной войне, и что один брат умер от ядовитого укуса, а другой раздавлен разрушившимся домом. Не естественно ли, что я плачу и горюю.
Услышав это, я не стал возражать ей и только сказал:
– Поступай, как знаешь, я возражать не стану.
Вследствие этого она продолжала плакать, печалиться и горевать в продолжение целого года и затем сказала мне:
– Мне очень бы хотелось выстроить у тебя во дворце кеббех для того, чтоб я могла одна уходить туда и предаваться своему горю. Я назову его домом стенаний[44].
– Делай, что хочешь, – отвечал я.
Она выстроила себе дом для уединения, с кеббехом посреди, вроде могилы святого[45], после чего она перенесла туда раба и поселила его там. Он был совершенно больной и не мог оказывать ей никаких услуг, хотя пил вино; и с того дня, как я ранил его, он не мог более говорить, но все-таки жил, потому что судьба не определила еще ему конца. Жена моя посещала его ежедневно и рано, и поздно, и плакала, и горевала над ним, и носила ему вина и мяса. Так она прожила и второй год, и я все терпеливо переносил, пока однажды не вошел нечаянно к ней в комнаты и не застал ее в слезах. Она сидела, закрыв лицо руками, и говорила следующие стихи:
С тех пор, как нет тебя, мне перестала
Быть жизнь на радость, так как ты один
Любовью сердца моего владеешь.
О, сжалься и возьми меня туда,
Где ты лежишь больной и недвижимый,
И схорони, когда умру, меня
Вблизи тебя. И если над могилой
Моей произнесешь мое ты имя,
То трепет радостный моих костей
Ответит на призыв отрадный твой.
Лишь только она кончила свои жалобы, то я, выхватив меч, сказал ей:
– Так говорят только коварные женщины, нарушающие обет верности и законного сожительства.
Я хотел ударить ее мечом и занес уже руку, когда она вскочила – очевидно, что она знала, что раба ранил я, – и, стоя предо мимо, произнесла какие-то непонятные для меня слова и сказала:
– Обрати его, Господи, посредством моих чар наполовину в камень, а половину оставь человеком!
Вслед за тем я лишился, как ты видишь, возможности шевелиться и сделался ни мертвым, ни живым. Покончив таким образом со мной, она околдовала город, и рынки, и поля. Жители нашего города разделялись на четыре класса: на мусульман, христиан, евреев и магов, и она обратила их в рыб: белые рыбы – это мусульмане, красные – маги, голубые – христиане и желтые – евреи[46]. Четыре острова она обратила в четыре горы и окружила ими озеро; и с этого времени она ежедневно терзает меня, давая мне сто ударов ременной плетью, пока из ран моих не потечет кровь; после чего она надевает на меня власяницу, а сверху – мою одежду.
Сказав это, молодой человек заплакал и прочел следующие стихи:
Даруй, Аллах, мне силу и терпенье
Удел, тобой ниспосланный, нести,
Я все стерплю при помощи Твоей.
Мрачна
На кладбищах устраивались «дома стенаний» для того, чтобы во время двух годовых праздников женщины могли там находиться.
Такие могилы были четырехугольным зданием, прикрытым куполом.
Эта фраза заслуживает особенного внимания, так как она дает возможность определить приблизительно время, когда были сочинены или собраны настоящие сказки. Надо думать, что они были написаны в четырнадцатом столетии, когда христиане и евреи впервые были принуждены носить тюрбаны различных цветов в отличие друг от друга, в силу приказа, изданного египетским султаном, Магомедом Ибн-Колуном. Белые тюрбаны сделались принадлежностью исключительно мусульман.
