здесь не будет, следы смоет дождь.Кричит воронье: «Ты должен быть нашим!»
Вьется змеею дорога в ночь.
«Вьется змеею дорога в ночь…» – ошеломленно повторил Вартин. Какая необычная песня… О чем она? Куда она зовет? Вверх или вниз? В небо или под землю? Нет, привычные понятия здесь неприменимы – людям не дано услышать ничего подобного, не для них это. Барды пели на два голоса, вытворяя такое, что у скрипача сердце заходилось, он хватал ртом воздух, ощущая, как что-то в нем самом необратимо меняется, он слышал посвисты ветра, зовущие к свободе, вере и любви. Зовущие вырваться из затхлости обыденной жизни и навсегда забыть о ней. Вартин снова вслушался.
Обернись на мой окрик, загляни в глаза смерти,
Не бойся смеяться этой даме в лицо!
Ведь все, во что ты когда-то не верил,
Теперь для тебя перестало быть сном.
Я держу на ладони все, чего так желал ты,
Ломаю твой мир, в пыль стираю мечты.
Я только тень, ты зря меня испугался,
Я растаю с рассветом, но вернусь в твои сны![9]
Нескоро скрипач пришел в себя. Он стоял на коленях и, не стыдясь, плакал. Душа горела, ее жег какой-то непонятный огонь, хотелось взять скрипку и играть, как-то выразить свои чувства в музыке. И Вартин сделал это. Так он не играл еще никогда, да даже не подозревал, что способен на это. Смычок метался по струнам, скрипка рыдала и кричала, а музыкант ничего не видел и не слышал, полностью отдавшись музыке. Барды завороженно слушали и улыбались, понимая, что видят «своего». Еще пока не родившегося, не осознавшего себя, но уже одного из них.
– Вы не перестарались? – озабоченно спросила Джессика, когда Вартин опустил смычок.
– Нет, – качнул головой Эсти. – Он – настоящий музыкант, справится.
– Но душу бедняге вы вскрыли основательно… Ты уж за ним пригляди, он сейчас во что угодно вляпаться может.
– Да уж как-нибудь, – усмехнулся Бард. – Не первый и не последний ученик, знаю, как с ними обращаться. Его сейчас надо напоить до поросячьего визга и спать уложить.
Джессика отдала мысленный приказ искину, и из пола вырос столик с четырьмя стаканами и большой бутылкой коньяка. Вартин покорно позволил себя усадить и так же покорно выпил полный стакан, протянутый ему Дином. Глаза скрипача, никогда не пившего ничего крепче вина, тут же стали круглыми и очень большими, из них брызнули слезы. Он долго откашливался, а потом посмотрел на бутылку с откровенным ужасом.
– Очень хороший выдержанный коньяк, – проинформировал Дин, с удовольствием цедя ароматный напиток.
– Я так не думаю, – буркнул Вартин, продолжая опасливо коситься на бутылку.
– Опомнились? – Эсти тоже сел.
– Немного…
– Поняли теперь?
– Не знаю, что я понял… – поежился скрипач. – Но… Нет, не знаю.
– Так что по поводу ученичества? – спросил Эсти. –
Ольви, отрывок из песни «Дорога в ночь».
