вообще грех жалиться, с тобой и десяток разбойников не сладит.
– Для девок портовых сладкие речи оставь, – усмехнулся Афанасий, хотя видно было, что он польщен. – Подумать мне надо над твоими словами, дай времени хоть до утра.
– Хорошо, – кивнул Михаил, поднимаясь. – Я тоже пойду, еще успеть нужно многое.
На прощание они обнялись по-братски. Скрипнула дверь. Михаил исчез, оставив Афанасия наедине с тяжкими думами.
Наутро третьего дня купеческий струг заканчивал погрузку около тверской пристани. Поднятую мачту венчал парус, свернутый до ветреной поры. На носу поблескивала латунным боком пушечка. Вдоль бортов лежали снятые с уключин весла.
Собольи, лисьи и куньи меха были плотно упакованы в баулы и засунуты под палубу, подальше от брызг и сапог. Работный люд закатывал по сходням бочки с медом, до которого были охочи басурманские князья, называемые ханами. Воск, пеньку и кору для дубления кож общим сходом порешили не брать – место занимают, а выгоды с них чуть.
Помимо Афанасия, Михаилу удалось сговорить в дорогу еще троих: Андрея Прокопьева – купца в Твери известного, Митрофана, которого за хваткость и изворотливость звали Хитрован, и Шипшу, круглолицего, кривоногого татарина с тонкими ниточками вислых усов, который не успел вернуться домой до ледостава и теперь надеялся сбыть соплеменникам залежалый товар. Чтоб не платить лишнего, взяли в качестве гребцов племянников и крестников пять человек, пусть, мол, на мир посмотрят, да Шипша привел с собой двух совершенно одинаковых с лица татар, ни слова не понимавших по-русски, зато услужливых и двужильных в работе.
Наконец последние мешки были уложены, снасти и уключины проверены, родные перецелованы.
– Ну что, отваливать пора? – спросил Афанасий Михаила.
– Погоди немного. А вот…
Проследив за направлением взгляда Михаила, он заметил, что от кремля к берегу спускается целая процессия. Впереди скороходы, разгоняющие с дороги праздный люд. За ними резные сани, запряженные парой гнедых жеребчиков. Высокими полозьями они тяжело переваливались в колдобинах весенней распутицы, не пощадившей и главной тверской улицы. За санями – верхами четыре витязя в островерхих шеломах, потом еще одни сани, черные, скромные, с верхом из пропитанной маслом рогожи. А следом еще человек десять верхами, судя по блеску кольчуг и красным плащам за спиной – воины княжьей дружины.
– Это что ж, по нашу душу? – подивился Андрей.
– Как есть по нашу, – высоким, дрожащим голосом ответил Хитрован. – Не нравится мне это.
Татарин, стянув шапку, закивал лысой головой, то ли соглашаясь с купцом, то ли кланяясь издалека.
– Успокойтесь, – образумил Афанасий столпившихся у трапа купцов и их присных, – если б нас в темницу садить надумали, то княжью дружину бы на это дело не посылали. Хотя…
Купец поежился, вспомнив, как гнался зимой за соглядатаем, следы которого оборвались в княжьих покоях. Неужели продолжение, не сулившее ничего хорошего,
