что вопли бесов за песни выдают,
Но мнится им, что это не хвалимая собою трусость, уподобившаяся самой безалаберной скупости и поводимому ею мерилу, не имеющего за собой ничего, кроме зверской суетности вокруг наживы,
Вас бы одарить, чем наделяете жизнь, по заслугам, иначе ни справедливости, ни смыслов, ведь малейший дрянной паразит заражает даже необъятное и великое, если не сгинет в рамках тех реактивных секунд, что огранили мысли мелочностью и неучтивостью.
Откуда такое отношение к феномену жизни? Ведь это объективность, относиться к которой нет потребности, она является в единственном виде, даже если нет ничего прекрасного в ней. Подумайте, раскиньте пустотой, откуда и сколько у сего путей и каков тот путь? Ибо вариаций здесь даже нет, одна вселенная, всего лишь, но она не всё к себе подпустит. Кто плодит сие? Творец? Нет, это последняя деструкция в форме людской глупости, которую дано преодолеть, либо исчезнуть в бренном послевкусии. Ни свежести в пренебрежении, ни целей, одна попытка съесть то, что в глотку не влезет. Вы инструменты побуждений, кои не поведали, исполнимые вами деяния травят бытие, а значит вы травите сами себя, но за исполнение ущерба полагается наказание, даже если инициативы не осознаны, даже если наказывать некому, любой результат эквивалентен своему продолжительному действию, взгляните, все проявившиеся последствия обнажены ничем иным, той самой незатейливостью или попросту позором ментальной ограниченности, что никогда ничего не учитывает, так предстаёт эпоха делающая из своей гибели пищу и потребности.
Они молча затащили меня в темницу, где единственный света луч во тьме и затишье пробивается сквозь отдушину, мрачное место, дыра во времени, похоже на пропасть и бездну одновременно. Щелчок, закрылась на ключ решётка.
– О нет, но там же прекрасная пора, мимоходом ускользает без оглядки на тех, кто вытеснен из сюжета.
Несётся лето зноем жгущим, зелень листвы с прохладой ветра перешёптываются.
Не на последок ли? На долго ли? Предрешено не мной, но отзыв мой следует повсюду,
Вон увядающий цветок, будто спит или спать хочет, невольною истомой лепестки сморщил, Луна ему дарует последнее сияние питающие шелест его, вскоре хрустом распадутся на мелкие осколки, что было полотном несущим жесты живой формы, коя не изыскала подобия, ибо не есть что-либо иное, лишь увядание, но ещё цветущее, одиночеством собственным преисполнено распахнувшись в гнетущий мир, давно лишённый истины и сути.
Голод, и зверский, и умственный, и духовный, не хватает пищи всех форм, лишь неотлучно муза изводится, безмерно тянет мысль по вселенскому холсту.
Мясо с молоком, немного сала и салатик овощной,
Мерило жизни удалой, большего не надо,
Хватает чтоб не спятить и разомлеть в бреду тревожном,
А ночью на краю лежанки, будучи снами оттеснённым,
Тихонечко ускользать сползая на пол, от того, что на мозг каплет желанием,
Мясо с молоком
