гениями становятся от того, что общаются с себе подобными, постигая их опыт, знания, изучая природу.
Сколько удивительных тайн узнает человек, наблюдая за множеством насекомых, животных и птиц. Они тоже следят за нами и совершенствуют свои навыки.
Меня неоднократно поражали своим умом воробьи, эти милые, прыгающие у наших ног, живые мячики! Общественные существа! Один сидит незаметно на веточке и внимательно смотрит своими бусинками вокруг, а собратья клюют… Малейшая опасность – сигнал, какое-то: «Чив-чив…» – и все одновременно взлетают. Или прилетит воробушек, клюнет раз, два… много… тут же зовёт других…
Однажды мне посчастливилось увидеть незабываемую картинку…
В Москве я продавала свои книги у Большого театра, на Охотном ряду и площади Революции, где бьют фонтаны, много зелени, есть скамейки и люди присаживаются передохнуть. Большие деревья там не растут. Да и куда им расти? Под землёй – потоки тысяч и тысяч людей, энергетика от них – мощная! Маленькие низкорослые деревца сажают почти каждый год.
В 9-10 часов утра народу ещё немного. Сидят, ожидая кого-то или любуясь утренней Москвой. В такие моменты люди охотно откликаются на поэзию, слушают стихи и иногда покупают книгу.
Иду я так по площади Революции и вижу: на травке под деревцем… удивительно… сидят полукругом чёткими плотными рядами около сотни воробьёв… От изумления я остановилась, присела на скамейку и, забыв про книги, стала наблюдать…
Смотрю: а на деревце на нижних веточках, не высоко от земли сидят шесть воробьёв, а выше – ещё один… Из ряда вылетел воробей, взлетел на ветку и начал энергично взмахивать крылышками, чирикать очень возбуждённо, что-то сообщая сородичам или возмущаясь.
Похоже, воробьи на ветках, откликнулись на его сообщение, обменялись чириканьем. Седьмой, верхний, чирикнул, и оратор-воробей вспорхнул и снова сел в плотный ряд на своё место. Потом вылетел другой оратор, сидящие на ветках опять что-то прочирикали, вынося какое-то резюме, и второй оратор вернулся на своё место. Это продолжалось многократно.
Воробьиные крылышки трепетали эмоционально, в чириканье менялась тональность. Вот это демократия! Всё как у людей… Толи воробьиное собрание, толи какая-нибудь сессия Верховного Совета. Всё есть: сидящий плотными рядами коллектив, президиум, разгорячённые ораторы, машущие крылышками, обсуждение…
Удивительно, что недалеко от них сидели люди, жевали, сыпались крошки, но воробьи всерьёз решали свои проблемы.
Потрясающе! Я так и не дождалась завершения их собрания, вспомнила о книгах, про то, что надо отдавать долги, поднялась и пошла…
И до сих пор сожалею, что не досмотрела это воробьиное мероприятие до конца.
Говорящая ворона
Я гостила в Москве у брата в загородном деревянном доме дореволюционной постройки. Ему перевалило уже на девятый десяток лет. Жена его, Екатерина Анисимовна, гостеприимная и милая женщина, умерла, и он остался один. Но и к одиночеству привыкают. Он спокойно доживал свой век, сам себе готовил и стирал, и постоянно что-то делая, бормотал под нос, оценивая свои действия.
Внуки и правнуки любили деда, но жизнь разметала их, и они оказались за границей. Те, которые жили в Москве, один раз в неделю навещали деда со щедрыми гостинцами; холодильник набивался продуктами, и моё пребывание не обременяло брата.
Все комнаты этого старого большого дома, окружённого садом и вековыми липами, по воскресеньям заполнялись молодыми жизнерадостными голосами. Только одна комната оставалась свободной, в которой умерла бабушка. В ней меня и поселили. Признаться, я с трудом осваивала эту территорию: какая-то тяжёлая энергетика давила меня, но через неделю я почувствовала себя лучше и спокойно спала, просыпаясь на рассвете под разноголосый щебет птиц. Я наслаждалась природой…
Только одно обстоятельство было затруднительным. В Отечественную войну брату моему, Владимиру Николаевичу, травмировало слух. Контузия сильно сказалась и он оглох, даже слуховой аппарат мало помогал.
Мне приходилось всё время кричать. Он слушал телевизионные новости, приставив аппарат где-то за ухом; садился у самого экрана и включал на полную мощность. А мне казалось, что от этого грохота телевизор взорвётся, разлетевшись на куски, и я выходила из дома…
В ста метрах от усадьбы тянулись заграждения Лосиноостровского заповедника, соединявшегося с парком Сокольники. Москвичи называют его лёгкими Москвы. Прогуливаясь по заповеднику, я действительно дышала полной грудью. Собирать ягоды и грибы здесь запрещалось, чтобы не нарушался экологический баланс. Об этом сообщали предупреждения на щитах при входе. Но как удержаться, когда у твоих ног появлялся мясистый грибок на толстой ножке или россыпь летних опят? Я замирала от удовольствия и благодарила судьбу за то, что она мне послала такое чудное лето.
