золотая слеза…»Но, творческую зависть, видно, спрятав,
муж проворчал с цигаркою во рту;
«Безвыходно… Насчет меня неправда…»
А Майя: «Ладно, с выходом прочту…»
И на обрыве самом встала Майя
перед костром, светясь в его огне,
глаза куда-то к звездам поднимая,
рукою обращаясь к Ангаре:
«Ангара моя, Ангарушка,
ты куда бежишь? Постой!
Я стою бледней огарочка,
над твоею синетой.
Помнишь парня – звали Пашкою?
Он далеко заплывал.
В косу мне, тобою пахнувшую,
он саранки заплетал.
Сколько желтого песку
в туфельки насыпалось!
Сколько раз мы целовались,
а я не насытилась!
Где теперь вы, туфли-лодочки,
где ты, зорюшка-коса?
Убежала моя молодость,
словно с колышком коза.
Ангара моя, Ангарушка,
сколько жалуешь ты нам!
Над тобой белее гаруса —
залюбуешься! – туман.
Над тобою – ели-сосенки,
мишек умные глаза.
Словно маленькие солнышки,
в тебе ходит хайрюза.
И летают утки-уточки, и пичуги гомонят,
ну а губы шутки-шуточки
давно не говорят.
Я, как белочка бедовая, —
только зубки выщерблены!
Я, как шишечка кедровая, —
да орешки выщелканы!
Ангара моя, Ангарушка,
ты мне счастье нагадай,
Не забуду я отдарочка,
только молодость мне дай.
Ты впусти меня, плотина,
вместе с буйною водой,
ну а выпусти, плотина,
молодою-молодой.
Ты свети, свети, плотина,
через горы и леса!
Ты сведи, сведи, плотина,
все морщиночки с лица!»
Ты с «выходом» прочесть хотела, Майя!
Я понял тебя, Майя… Выход в том,
чтоб озарял нас, души просветвляя,
тот свет, который сами создаем.
И думал я еще о нашей тяге
к поэзии… О, сколько чистых душ
к ней тянется, а вовсе не стиляги,
не «толпы истерических кликуш»!
И стыдны строчки ложные, пустые,
которые везде – и у костров таких, —
стихи читает чуть не вся Россия
и чуть не пол-России пишет их.
Я вспомнил, как в такси московском ночью,
вбирая мир в усталые глаза,
немолодой таксист, дымивший молча,
мне прочитал свой стих, не тормозя:
«Жизнь прошла… Закрылись карусели…
Ну, а я не знаю, как мне быть.
Я б сумел тебя, Сергей Есенин,
не в стихах, так в петле заменить!»
И пишут, пишут – пусть корявым слогом,
но морщиться надменно, право, грех,
и если нам дано хоть малость богом,
то мы должны писать за всех, для всех!
Ведь в том, что называют графоманством,
Россия рвется, мучась и любя,
тайком, тихонько или громогласно,
но выразить, но выразить себя!
Так думал я, и, завершая праздник,
мы
