славу,да и голову шальную,
лишь только б лучше в жизни было вам.
Конечно, будет ясно для потомков,
что я – увы! – совсем не идеал,
а все-таки —
пусть грубо или тонко —
но чувства добрые
я лирой пробуждал.
И прохриплю,
когда иссякших сил,
наверно, и для шепота не будет:
«Простите,
я уж был, какой я был,
а так ли жил —
пусть бог меня рассудит».
И я сойду во мглу с тебя без страха,
эстрада…
«Поэзия чадит…»
Но лишь божественный глагол.
Поэзия чадит,
да вот не вымирает.
Поэзия чудит,
когда нас выбирает.
Вот малый не дурак,
валидол сосущий,
в портфельчике несущий
отварной бурак.
Ему сейчас бы мусса
да ромовых баб,
но Муза —
ай да Муза! —
его за шкирку —
цап!
И мысли лоб сверлят,
и он забыл о ложке,
и он гигант!
Сократ!
…В обломовской обложке.
И вот не Аполлон —
тщедушный и невзрачный.
Весь, как обмылок, он
и скользкий и прозрачный.
Но вдруг какой-то свист
в ушах его,
и точка!
И, как боксерский свинг,
по морде века —
строчка!
А вот —
валится с ног
шалавая пичужка,
тряпичница,
пьянчужка,
салонный клоунок.
Но что-то ей велит,
и, как зимою ветки,
бог
изнутри
звенит,
и —
мраморнеют веки.
А вот пошляк,
шаман,
впрямь из шутов гороховых
Ему подай шампань
и баб,
да и не ромовых!
Но вдруг внутри приказ
прорежется сурово,
и он —
народный глас,
почти Савонарола.
Поэзия чудит,
когда нас выбирает,
а после не шалит
и души выбивает.
Но кто нам всем судья?
Да,
для мещан мы «в тлене»,
но за самих себя
мы сами —
искупленье.
Муки совести
А. Ш о с т а к о в и ч у
Мы живем, умереть не готовясь,
забываем поэтому стыд,
но мадонной невидимой совесть
на любых перекрестках стоит.
И бредут ее дети и внуки
при
