людям покажут Малевича?И устои Кремля исполинского
рухнут,
если покажут Кандинского?
Меньше сахара будет пиленого,
если выставят Фалька,
Филонова?
Эрьзя?
Нельзя.
Тышлер?
Тише.
Татлин?
Спрятан.
Потому мы,
запасники,
хмурые,
что картины —
в подземной пыли.
До купца Третьякова бы уровня,
вы бы,
деточки,
доросли!
Время движется по спирали,
и потомок замки разнесет,
и картины,
что вы запирали,
как детишек,
от смерти спасет.
С поздней горечью сожаленья
он,
одаренный лучшей судьбой,
вспомнит столькие поколенья,
обворованные собой.
Для людей это будет праздником,
и поклонятся
люди земли
нам,
ни в чем не повинным запасникам,
ибо что-то мы все же спасли!»
После того как я прочел эти стихи на вечере в Концертном зале им. Чайковского, идеологическое начальство мне года полтора не давало выступать с чтением стихов за «издевательство над советскими музеями и пропаганду модернизма».
Простая песенка Булата
Простая песенка Булата
всегда со мной.
Она ни в чем не виновата
перед страной.
Поставлю старенькую запись
и ощущу
к надеждам юношеским зависть,
и загрущу.
Где в пыльных шлемах комиссары?
Нет ничего,
и что-то в нас под корень самый
подсечено.
Все изменилось: жизнь и люди,
любимой взгляд,
и лишь оскомина иллюзий
во рту, как яд.
Нас эта песенка будила,
открыв глаза.
Она по проволоке ходила,
и даже – за.
Эпоха петь нас подбивала.
Толкает вспять.
Не запевалы – подпевалы
нужны опять.
Надежд обманутых обломки
всосала грязь.
Пересыхая, рвется пленка,
как с прошлым связь.
Но ты, мой сын, в пыли архивов
иной Руси
найди тот голос, чуть охриплый,
и воскреси.
Он зазвучит из дальней дали
сквозь все пласты,
и ты пойми, как мы страдали,
и нас прости.
