зоне последней надежды
Будто разверзлись
и хлябь,
и твердь,
и никуда не деться.
Панчо, амиго,
где мы, —
ответь?
«В Зоне Последней Надежды».
Над Патагонией
ветер свистит,
а по движению,
справа,
так прозаично
табличка висит
и подтверждает,
что правда.
«Кэптеном»
Панчо, мой друг,
задымил:
«Символы – чушь.
Мы не дети.
Но, вообще, по-моему, —
мир
в зоне последней надежды».
Что твой обветренный лик,
бородач,
вдруг омрачился тенями?
«Сколько страдали мы —
не передашь!
Сколько надежд потеряли!
Вроде бы все хорошо сейчас.
В руки мы власть получили.
Как будет страшно,
если у нас
что-то сорвется в Чили…
Я – не мальчишка.
Я уже дед.
В жизни ничто не бесследно.
Это не страшно —
лишаться надежд.
Страшно
лишиться
последней».
Панчо,
тугие пришли времена.
Панчо,
но я полагаю:
если обманет надежда одна,
где-то забрезжит
другая.
И беспредельна,
словно любовь,
даже когда неутешна,
зона,
где нет пограничных столбов, —
зона последней надежды.
Руслановские валенки
В двухсотмиллионном зале
Русланова по телевидению,
и все, что глаза не сказали,
подглазные тени выдали.
Немолоды плечи и волосы,
в глубоких морщинах —
надбровье,
и все же в искусстве нет возраста,
когда оно —
голос народа.
То церкви с размаху разламывая,
то их воскрешая старательно,
Россия
росла
под Русланову —
под песни с хрипинкой,
с царапинкой.
Теперь я вполне приоделся,
но все же забыть мне нельзя,
как
