и отпустил его за тридцать песо. Продался за тридцать серебренников, иуда!
Сослуживцы по участку не сомневались, что Мурильо и Мендоза друг друга стоили. Помятуя о целом прейскуранте прозвищ двух "неразлучных товарищей", они единогласно выделили для оценки ситуации наиболее подходящие, метко пошутив в раздевалке:
– Баньо наконец-то покакал… Мороженым!
* * *
Бежать… Бежать. И чем быстрее – тем лучше. В этой проклятой стране с детских лет его только что и делали – так это унижали, отчисляя то из одной школы, то из другой. А он просто отстаивал свое мнение, как мог…
Ничего, что посудина ветхая, и мотор на ладан дышит. До Флориды 90 миль. Проскочим…
Набралось семь платных клиентов. Живые деньги. Можно прихватить с собой только что оправившуюся от инфаркта мать, отца и брата. Можно, наконец, взять ребенка. Прекрасная мысль. Почему бы и нет. Хотя бы затем, чтобы насолить Даяне и ее склочной мамаше, донье Регле. Она никогда не уважала его, не считала достойной партией для своей дочурки. Подыскивала Даяне какого-нибудь прилизанного номенклатурщика из Союза молодых коммунистов. Обзывала неучем и неудачником. Это из-за нее все разладилось с Даяной, упрямой малолеткой, которая никогда бы не вырвалась из-под опеки своей мамаши.
Даяны дома не было. Ее вздорная старуха-мать не согласилась дать Ласаро грудного Ховьера Алехандро. Что она себе позволяет! Это его ребенок! Эх, если бы дома вместо доньи оказался только отец Даяны дон Осегера. Тогда бы Ласаро смог осуществить задуманное – старик Лоренсо был простаком, обвести вокруг пальца такого бедолагу было бы одним удовольствием.
Ладно, времени на киднепинг не оставалось. Донья Регла что-то заподозрила. Проницательная ведьма! Однако, сильно Ласаро не расстроился, так как выкрасть собственного ребенка было для него второстепенной задачей. А тот факт, что по завершении успешного плавания грудной Ховьер мог стать для него в Штатах обузой, успокоил самобичевание Ласаро за эту неудавшуюся попытку "праведного" обмана.
На хвосте крутился его жадный надсмотрщик лейтенант Мануэль Мурильо. Ласаро больше не собирался с ним пересекаться в этой грешной жизни и, тем более, не имел ни малейшего желания платить ему вечную дань.
Ласаро сжигал все мосты. Ему нечего было здесь терять. Для него остров Свободы мог стать лишь тюрьмой.
С детства он был сильнее всех своих сверстников, но они с их чувством стадности и коллективизма всегда объединялись против него, или, в силу своего бессилия, жаловались учителям. А если он сколачивал вокруг себя ребят, признающих его безоговорочное лидерство и непререкаемую власть – его определяли в правонарушители и почти всегда изгоняли из школы.
Повод без труда находился. Ведь он был человеком действия, человеком протеста. Если какого-нибудь школьника поранили шилом, если какой-нибудь старшекласснице разбили нос или школьный двор забросали жестяными банками с экскрементами – можно было не сомневаться, что это дело рук Ласаро и его дружков.
Такие как
