прошлогоднее дежурство.
Взгляд Камиллы уже остыл и вернулся к Ленке; и вообще, они начали медленно растворяться в воздухе, исчезать, как мираж на асфальте, а Алена все еще смотрела в угол, за который они завернули. Взгляд долго не двигался.
Как и она, никогда никуда не двигается.
Никогда ничего не делает.
И узнав о плохих вещах или хороших, ничего не делает. Избегает и хорошее, и плохое.
Милена разговорами ведет ее обратно, до нужного кабинета, а Алена чувствует себя призраком. Если она захочет, она уйдет и останется незамеченной. Она свернет в другой коридор, и Милена не заметит. Она надеется, что не заметит. И действительно: поднявшись по лестнице, Алена вдруг застывает, растирая кончики пальцев друг об друга.
Милена останавливается в двух метрах.
– Ты чего?
– Иди. Я приду.
– Да ты… – Милена не собиралась отпускать Ларину, но она уже начала идти в противоположную сторону.
Ноги обходят учеников. Руки брезгливо прижимаются к груди. Глаза иногда закрываются. Тело иногда поворачивается на девяносто градусов. Волосы попадали на лицо, и она их одним движением забрасывала назад. Осталось пройти узкий ковровый коридор, ведущий в учительскую. Завернуть за угол, но из-за угла выворачивает Травкин, уставившийся в телефон. В другой руке, как ненужная и мешающая ему вещь – синий журнал какого-то класса. Широкий и быстрый шаг, как обычно. Если встать близко к нему, можно пошатнуться от порыва ветра, поэтому Алена и не стоит на месте, а осознает и уговаривает себя пойти за ним.
Ей кажется это правильным. Но чувствуется неправильным.
– Дмитрий Владимирович, – бежит она за ним, сменяя шаг то на быструю ходьбу, то на короткий бег. Как послушная собачка, которая просила лакомство.
Учитель оборачивается, не сбавляя ходу.
– Что?
– Я же все еще в хоре, так?
Его брови сдвинулись, даже если он смотрел в телефон. Ларина чувствовала себя призраком, и именно так посмотрел на нее Травкин: будто увидел неприятного ему призрака. И вздохнул.
– Ты действительно издеваешься, Ларина, – они оказываются около семнадцатого кабинета и кучи детей из младшего класса. Он открывает дверь ключом с первого раза. – Хочу петь, не хочу петь…
Дверь открывается, и дети вваливаются туда, пока Травкин стоит, держась за дверную ручку напротив Лариной, давно не его ученицы.
– Ну, я хочу петь.
Он устало поднимает брови.
У нее сердце вылетает из груди, и она не понимает, почему. Ее подташнивало рядом с ним, как ее всегда тошнило на качелях или в автобусе. Но говорить-то надо.
– И если можно, то в старшем хоре. То есть, с моими.
То есть, с Камиллой и Ленкой.
– Я тоже много чего хотел, – теперь издевался он, сыграв разочарование.
– Но я же могу петь со своим годом?
Можешь, если выучишь основы и песни третьего.
Открытый
