ничего не понимает.
– Какие голоса?
– Ну, когда поешь. Тебе слышится мой голос?
– Что? – торопливо усмехается она и готова смеяться. – Нет.
– Так какого хрена ты перестала петь? – он не боится прокричать ей это на ухо, четко проговаривая каждое слово, как для иностранца, а ей даже не громко. Ей только становится тепло в левом ухе и хочется невольно съежится, от необъяснимого и секундного страха, плечи возвращая к шее и… он, поджав губы с как ты надоела взглядом, дергает их обратно. Шумный вздох заставляет ее начать заново, иначе он разозлится.
Не в шутку и не на время разозлится, а прям взбесится и пошлет отсюда к черту. Потому что время идет и уходит оно на Ларину, которая стоит тут и издевается. Ему казалось, что она специально.
Лариной бы хотелось, чтобы специально, но она не специально. Горло само как-то переставало сотрудничать с мозгами.
Доремифа
Он отходит, отпустив ее плечи так, будто он не хотел. Кого мы обманываем.
Хотел убедиться в том, что она снова не будет сутулиться. Руки соскользнули медленно. И отходит он медленно.
Со, ля
Теперь он точно выстрелил, если она почти испортила осанку, чуть-чуть сжала кусок своей майки с его отпечатком, но продолжила петь последнюю «до». Останавливаться же нельзя. Тыльной стороной ладони он ударил ее по животу и теперь Ларина официально не знает, что с ней происходит.
Предполагала, конечно. Анализировала и молчала у себя в голове.
О таких вещах с собой не говорят.
– Куда ты живот втягиваешь? Ты не на показе мод, – она выпрямляется обратно, приводя в порядок расширенные глаза от чего-то, пока он говорит. – Втягиваешь живот, втягиваешь диафрагму, и звук тоже втягиваешь, и получается то, что получается, – последнее он говорил в свои руки, которыми вытирал лицо. – Хотя ты пока животом и не поешь… – выдыхает он и садится в свою позу на банкетку, наклонившись с локтями на коленях.
Она научилась не смотреть ему в глаза, когда он смотрел исподлобья, и научилась выглядеть глупо перед ним в любой ситуации. И молчать после его монолога тоже не вариант, но она молчит. Если подумать, она ничему еще не училась. Она ведет себя так, как есть. Прости, но оно так и есть.
День назад она боялась, что не умеет петь. И это близко к правде.
Сейчас она должна бояться сильнее, ведь Травкин ясно дал понять, что ей учиться и учиться. Проблема другая. Живот неприятно тянуло. Знаете, как укачало. И не в машине, а точно где-то в черном океане. И точно без волн. Просто противно. Живот, живот, она думала о животе, положив на него руку. Неосознанно: перед ним она бы ни за что не раскисла, не заплакала и не стала жаловаться. Это потом Насте можно мозги выносить.
Но тут неосознанно.
– Ларина.
А ей надо было подумать прямо сейчас. Отвести взгляд, сглотнуть и подумать. Не о Травкине, конечно. Пожалуйста, Ален, не о Травкине. Ты себя и так убиваешь, куда больше.
