сейчас мы говорим не серьезно?
Отец утирает последние капли со щек. Мне ни сколько его не жалко. Я бездушна, моя глубина пуста. И никакие слезы и слова не заполнят ее. Как говорил Конфуций: «Из всех преступлений самое тяжкое – бессердечие». И я преступница. Я больше не способна чувствовать других людей. Из меня вырвали это гребанное сердце.
– Я знаю, что ты обо мне думаешь.
– Сомневаюсь! – Я повышаю голос. – Хочешь правду? Я думаю, ты мерзкий предатель. Через неделю будет ровно год, как не стало матери. Через неделю! Семнадцатого августа. А ты уже нашел ей замену. Но только кривоногая партнерша никогда не станет частью этой семьи, понял?
– Родная, послушай…
– … не перебивай меня! Раз уж я начала, то скажу все. Не смей ее сюда больше приводить. Пожалей. Я устрою ей здесь адскую жизнь, если ты не прислушаешься. Поверь мне, я сделаю все возможное, чтобы она забрала свои шмотки и укатила как можно подальше отсюда. Ей еще долго будут сниться кошмары.
– Почему ты так меня ненавидишь, а? Разве ты злишься именно из-за того, что я нашел кого-то другого? Скажи правду, давай! – Его лицо кривится в гримасе отчаяния.
Он задал очень опасный вопрос. Рискнул по-крупному. Мы дошли до финальной точки. Я никогда не говорила об этом. Все это время я молчала, но подсознательно знала, что именно во мне заставило ненавидеть близкого человека с первых же дней утраты.
– Ах, ты хочешь знать первопричину? – Теперь меня точно не остановить. – Ты сам захотел, милый папочка. Во всем, что произошло с мамой, виноват только ты. Она наглоталась таблеток из-за тебя. Из-за твоего невнимания к ней, черствости. Думаешь, я не слышала, как иногда поздними ночами, когда ты был на очередной «сделке», она плакала. Она чувствовала что-то, и теперь я знаю, что именно. Она поступила очень плохо, но ты причина этому.
– Вот оно что… Значит, такого ты обо мне мнения. Самого низкого?
– Понадобился год, чтобы это понять?
Он содрогнулся и сел на кровать, сжимая кулаки. Когда он так делает, это значит, что боль в его душе достигла максимальной отметки. Его губы вытягиваются в прямую линию, а глаза загораются задумчивостью. Сейчас он на перепутье мыслей, и только ему известно их содержание.
– Дакота, ты ошибаешься, – пару раз глубоко вздохнув, спокойно говорит отец.
– Не успокаивай себя.
– Я никогда не изменял твоей матери. Я любил ее. Хочешь понять, почему она так поступила? Об этом знают немногие, потому что она сама этого пожелала!
– Что ты имеешь в виду?! Не смей мне сейчас врать, понял? Хорошо подумай, прежде чем открыть рот.
– Она была больна. Мередит решила уйти только потому, что не смогла смириться с уже поджидающей ее смертью.
Мне кажется, снаружи, посреди ясного неба грянул сильнейший громовой раскат. Барабанные перепонки завибрировали так сильно, что стало нестерпимо больно. В ушах встает неприятный шум. Меня бросает то ли в жар, то ли в холод. Впервые за долгое время я чувствую что-то другое, кроме злости. Я чувствую растерянность.
Сама не замечаю, как оказываюсь
