но ничего не помню.
Просто провал. Ты закрываешь глаза, а когда открываешь, уже наступило завтра. Из времени вырезан кусок, как из киноленты.
– Значит, души нет?
– Я просто был очень пьян.
– А мне хочется, чтобы душа была, – сказала Люда, – мне так много всего хочется и хочется рассказывать тебе обо всем.
Просто так, просто все подряд. Мне хочется свернуться калачиком и выставить шейку, как кошки делают; хочется полетать на воздушном шаре; хочется танцевать и хочется слушать тишину, хочется стать великой актрисой и хочется быть просто частью тебя и хотеть только того, что хочешь ты.
А что хочешь ты?
25
«Какое жуткое чувство. Я помню, такое же возникало раньше при чтении всемирной истории – там только смерти, смерти и смерти. История – компот из смертей. А жизнь – тот же компот, но сильно разбавленный. Пусть я я разумная песчинка в бесконечном космосе; это сравнение не унижает, оно в мою пользу. Потому что разумен я, а не космос. Но я – разумная песчинка в невообразимых разумных пустынях из таких же песчинок, как я. Они все умерли или умрут – для чего? Для чего все эти биллионы смертей и жизней? Что могу значить я, если даже законы моисеевы – ничто по сравнению с зубастой бесконечностью, которой не может вместить разум (значит, разум все же конечен). И если я – ничто, то зачем были нужны мои страдания, зачем мучить человека не протяжении стольких лет, если в результате лишь ничто? Пусть еще удовольствия, они хороши хотя бы тем что до поры до времени я помню, что они были. Но зачем же нужен этот ярчайший выблеск пламени между двумя ничто? Почему моя память впечатывает намертво мельчайшую былинку этого мира, словно пытаясь удержаться за этот мир? Сколько росло таких былинок до меня и сколько еще будет расти? И, с другой стороны, если все хорошее, что мог бы я совершить, бессмысленно, то какая разница – совершать ли его? Зачем же тогда эта тяга? Зачем же так хочется построить из своей жизни довольно слабенькую уменьшенную копию вечности, притвориться вечностью, как гусеница притворяется палочкой? А насколько более глупы всякие женские отращивания грудей и других частей тел – ведь это же совсем ненадолго, ведь рядом, на каждом шагу, полчища таких же, да и еще получше. Ведь рядом – смерть. И если я ничего не значу, то и любое мое преступление, если я захочу его совершить, сотрется в этом бесконечном шуршании мертвых пылинок, каждая из которых была личностью и к чему-то стремилась. Зачем? Кажется, будто ты попал в огромную и огромно глупую игру, где выигрыш для всех и для всего одинаков – смерть. Смерть совсем не страшна. Страшно то, что была дана возможность жизни. Как легко умирать ничтожествам: им только поднесли под нос черствую корку и отобрали. А если ты не ничтожество? А если у тебя отобрали не черствую корку? Кто мог изобрести бесконечную череду этих глупейших, в сущности, издевательств?…»
– Что ты пишешь? – спросила Люда.
– Дневник.
– Записываешь события?
– Нет.
– Почитать можно?
– Нельзя. Это не для чтения.
Люда перевернулась и легла на живот, подперев щеки ладонями. Сейчас он видел только
