в начале девяностых приехали. На курсах финского языка, на которые мы пошли, когда приехали, нас было: два шахтёра, немец-таксист откуда-то с Урала, мужчина-хирург, девушка с дипломом физика-ядерщика, режиссёр, только что закончивший что-то, какая-то диссидентка из Венгрии – не понятно, от чего она тогда в девяносто третьем убегала? Это те, которых я помню. Да-а! Был ещё моряк дальнего плавания из Москвы с женой, воспитательницей детского сада. Из всей группы только одна девушка была из тех, которые действительно ищут, где вода поглубже. Она, знаете, была, в самом деле, из породы искателей новых земель, конкистадоров, пиратов. Абсолютное большинство оказались в Финляндии по воле обстоятельств – это к нашему разговору о причинах, по которым люди переселяются. Помню, с хирургом был тогда разговор – может, поэтому я впоследствии избегал встреч с ним, было как-то стыдно, за него – так вот, разговор о том, что чем больше человек получает каких-то пособий от государства, тем меньше у него стимула искать работу. И я говорил, дескать, если бы не платили вовсе или платили меньше, так люди были бы активнее, ну, в крайнем случае, бутылки бы пустые собирали. Все остальные – старше – были не согласны со мной, а хирург этот добавил, что можно зарабатывать и более квалифицированным способом, чем бутылки собирать. А потом я его часто видел собирающим эти самые бутылки. Мне было стыдно за него. Не то, что он был мне неприятен, – совсем нет – просто было обидно за него, и я не знал, как он смог бы со мной говорить после тех слов. Поэтому я старался его избегать. С венгеркой как-то тоже вышел разговор. Она с таксистом нашим как-то сошлась – понимали друг друга. Ну у них, видно, обида на советскую власть была, а у меня нет, ну и молодой к тому же – в голове ветер. Короче, зашёл разговор о климате, овощи-фрукты, дескать, в Финляндии, в отличие от Венгрии, всё не очень с этим, и я удивился, мол, чего же Вы из Венгрии-то сюда? Там климат, там фрукты! Этот немец с венгеркой посмотрели на меня тогда, как на ребёнка несмышлёного, с высоты своего тридцать с плюсом возраста. Это я к причинам переезда. У меня, по крайней мере, не было обиды к России. Это, наверное, от родителей. Ну отец, понятно: русский. А мама? Не было у неё как-то обиды к людям какой-то определённой национальности. Немцев, да, не забыла и забыть уже не сможет. Но даже это своё негативное отношение к ним не передала детям. Всем в то время было плохо и все просто старались выживать в тех условиях, которые бог послал.
– Но в Ваших словах много горечи, обиды. Вам не кажется?
– Да, верно. Всё никак не утрясётся. Тяжело всё. Жаль конечно!.. Но о недостатках ведь как-то говорить тоже надо?
– Безусловно.
– Жаль конечно! Если много горечи и обиды, получается не слишком ладно… Но, с другой стороны, если только факты, если без эмоций излагать, так это уже и не художественное произведение вовсе! Научный трактат? Я к этому вовсе не стремился. За научные заборы так просто не пробьёшься. Да и не люблю я их!
– Науку? Научный мир? А почему?
– Не то, что научный мир не люблю. Я вообще никакие междусобойчики не люблю.