неловкость. Неужели раньше он был неподвластен чужой неловкости? Нет, неподвластен – слишком сильное слово. Но он не особенно обращал на это внимание. Теперь он смотрел, как они опускают глаза к своим тарелкам и неловко ерзают, пока наконец не вмешалась ведущая.
– Если Юлиусу – господину Эпштейну – нечего добавить, мы перейдем к… – Но тут ведущей пришлось развернуться, потому что ее перебил голос, прозвучавший прямо у нее за спиной:
– Если ему не нужна его очередь, то я ее займу.
Оглянувшись, чтобы найти источник неожиданного вмешательства, Эпштейн натолкнулся на живой взгляд крупного мужчины в черной вязаной кипе. Он собрался было ответить незнакомцу, но тот снова заговорил:
– Президент Аббас, спасибо, что пришли к нам сегодня. Простите, но у меня, как и у моих коллег, нет к вам вопросов, я просто хочу кое-что сказать.
По комнате прокатилась волна облегченного смеха. Голос его без труда разносился по комнате, так что возьня с микрофонами показалась бы признаком неуместной въедливости.
– Меня зовут раввин Менахем Клаузнер. Я прожил в Израиле двадцать пять лет. Я основатель «Гилгуль» – программы стажировок для американцев в Цфате по изучению еврейского мистицизма. Я приглашаю всех вас ознакомиться с этой программой, может быть, даже присоединиться к нам на одном из выездных семинаров – теперь мы проводим уже пятнадцать таких семинаров в год, и их количество растет. Президент Аббас, для нас стал бы честью ваш визит, хотя, конечно, вы знаете возвышенности Цфата лучше, чем большинство из нас.
Раввин сделал паузу и погладил свою глянцевитую бороду.
– Пока я стоял тут и слушал вас, дорогие друзья, я вспомнил одну историю. Или, скорее, урок, который нам однажды преподал рабби в школе. Он был настоящий цадик, один из лучших учителей, которых мне доводилось встретить, – без него моя жизнь сложилась бы совсем по-другому. Он нам обычно читал вслух из Торы. В тот день был черед Книги Бытия, и когда он дошел до строки «На седьмой день Бог завершил свой труд», то остановился и оторвал взгляд от текста. Не заметили ли мы чего-то странного, спросил нас он. Мы почесали в затылках. Все знают, что седьмой день – это суббота, так чего тут странного?
«Ага! – сказал рабби, вскочив на ноги, как всегда делал, когда был взволнован. – Там же не говорится, что Бог отдыхал на седьмой день! Говорится, что он “завершил свой труд”. Сколько дней понадобилось ему на то, чтобы создать небеса и землю?» – спросил он нас. Шесть, ответили мы. «Так почему не говорится, что Бог закончил труд тогда, в шестой день, и отдохнул в седьмой?»
Эпштейн обвел взглядом комнату, гадая, к чему тот ведет.
– Ну вот, рабби нам сказал, что, когда древние мудрецы собрались, чтобы обсудить эту загадку, они пришли к выводу, что седьмой день тоже должен был включать акт творения. Но что же тогда он сотворил? Море и суша уже существовали. Луна и солнце. Растения
