видя насколько неловко Алине говорить на эту тему, перестал её расспрашивать.
– Паша часто у нас бывает, но сам живёт в общежитии.
– Почему?
– Он рос без матери. Она умерла, когда он был ещё совсем маленьким. Всю жизнь его растил только отец. И, судя по всему, у них какой-то конфликт. Сам он мне не рассказывал, а я не расспрашивала. Честно говоря, мне это даже не интересно. Лезть к нему ещё с этим.
Они в молчании прошли некоторую часть пути. Алина усмехнулась.
– У меня в понедельник будет выступление на конференции. Ты знаешь, даже несмотря на то, что уже имеешь опыт подобных выступлений, всё равно испытываешь сильное волнение. Кажется, к такому вообще никогда нельзя привыкнуть.
– Для подобных ситуаций, когда я начинаю испытывать стресс из-за предстоящего события, я выработал специальную методику, которая помогает мне побороть неуверенность: представляю, что когда событие наконец наступит, в помещение ворвутся террористы, не знаю, вторгнутся инопланетяне и что-нибудь ещё в том же духе. То есть произойдёт что-то экстраординарное, то, что уравняет всех; неважно кем ты был раньше, чего ты добился, насколько ты был влиятелен – важно то, что ты будешь из себя представлять, каков ты будешь именно в этот момент в физическом, эмоциональном, интеллектуальном плане.
Алина рассмеялась.
– Занятно. Я возьму это на вооружение.
Они решили пройти на вечернюю набережную. Гуляло много людей. Играли уличные музыканты. Они прошли к реке, в которой отражались огни этого и противоположного берега, и, опёршись на перегородку, наблюдали за её течением, чёрной, похожей на смолу. Несмотря на то, что был конец лета, стало сильно холодать. Максима, одетого, как и Алина, лишь в лёгкую куртку, зазнобило. Спустя некоторое время Алина скрестила на груди руки и, слегка дрожа, сбоку пристыковалась к Максиму. Тот, в свою очередь, приобнял её. Им было хорошо; и даже если они и чувствовали холод, этот момент казался им особо ценным. Они бы не променяли его ни на что.
-–
– В Польше снесли очередной памятник советским воинам, воевавшим во Второй мировой войне и освобождавшим её от нацистов. Наши чинуши, от самых главных до самых мелких, сразу начали вопить о попытках переписать историю, о неуважении к солдатам, вытащившим Польшу из смертоносных рук Нацистской Германии. Хотя сами по факту занимаются тем же, в чем её и обвиняют. Сами же переписывают историю. Нет, Катынского расстрела не было. Нет, тысячи поляков не гнили в лагерях. Бе-бе-бе! Что вы нам сделаете, мы в другой стране…
– Опять ты заладил о политике.
Алина и Полина ушли, оставив Павла с Максимом, которому и ничего не оставалось делать, кроме как сидеть и слушать, потому что Павел, пока говорил, смотрел только на него, и Владиславом, которого, казалось, искренне заинтересовал этот спич.
– Господи, ну неужели они не понимают, как жалко они себя ведут. Я понимаю, что это политика. Но это настолько для бедных. Цирк для бедных. Для своего народца. Те, что в сарае живут. Чтобы они вылезли и сказали: «Посмотрите-ка, как мы их!». Не понимая сути событий, не понимая, что за всем этим стоит. Как морковка,
