Меня забрали от родителей – больше я их ни разу не видел, и кинули в тесную душную и темную камеру. Если луч солнца и проникал внутрь, он был настолько мал и находился так высоко, что почти не освещал комнатушку. Единственное, по нему можно было определить, когда день сменяется ночью. Днем я боялся, вдруг, кто зайдет и увидит меня плачущим, поэтому я плакал по ночам. Мне было страшно, и я скучал по родителям. А пока я томился в своей клетушке, среди монстров шло обсуждение на мою пригодность. И вот как-то, меня выволокли на свежий воздух. Сначала я обрадовался, не мог надышаться свежим воздухом. Но радость моя длилась не долго. Мне сказали, чтобы я вел себя как настоящий монстр… Другими словами, я должен был напугать человеческую ребятню.
Паплик замолчал. Одной рукой он поддерживал на голове котелок, второй с громким всхлипыванием вытер нос. Дети тоже молчали. Даже Иван не вставлял реплики в адрес монстрика.
– Ааа… Я не знал, как это делается, кого-то пугать. И я ни разу не видел людей. Детей было… – Паплик задумался. Он вспоминал. Потом показал пальцы на одной руке. – Вот столько, и на один палец меньше. Они были помладше вас. Но в тот момент они показались мне чудовищами, страшней всего страшного. В результате, я не прошел проверку, испугался сам. Да так, так… Не помню как меня вновь затолкали в камеру. Сколько я там пробыл – не знаю. Кормили иногда, но в основном про меня забывали. Так в глубоком одиночестве вечной полутьме у меня и открылись способности слышать и видеть. Я проговорился про них местному тюремщику, что чаще других вспоминал и подкармливал меня. Оказалось, что мои способности могут пригодиться на благо обществу. Вот с тех пор мытарюсь среди то одного отряда, то другого. Вот и вся моя история, как видите скорее печальная, чем увеселительная. С того момента, как меня отняли от родителей, я перестал расти. Таким вот и помню себя. А после того, как кинули на растерзание человеческих детенышей, еще и глаза вот такие стали. – При этом Паплик повернулся к детям и несколько раз сомкнул, разомкнул веки. – Простите меня, что сразу не признался. Но когда я долго голодаю, то срываюсь. В меня все уходит, как в бездонную яму. В такие моменты я могу есть… Не знаю сколько, меня всегда отрывали, – Паплик потупил взгляд.
– Мы совсем не сердимся, – мягко проговорила Аня. – Тем более ты самый настоящий самородок.
– Ааа… Самородок? Не понимаю. Что это?
– А то Паплик, что ты не неудавшийся эксперимент, ты дитя любви. И мы сделаем все, что от нас зависит, что бы тебя больше никто не обижал, и ты не голодал. Правда, Вань?
– Правда, – Иван был серьезен как никогда.
Взял огонь на себя
Как оказалось до деревни дети не дошли самую малость, по их прикидкам, километров пять-семь. Но опять же, это при условии, если знать куда идти. А Паплик был тем еще проводником. Местами, выходя на дорогу, местами сходя с нее, он вел детей самым коротким
