видит Нину Алексеевну, чаще всего с маленькой дочкой. Только однажды удалось рассмотреть ребенка, и Фирочка мысленно ахнула: как похожа на Лину в таком возрасте, такая же красавица! Чаще всего Фирочка в таких случаях спешит свернуть в переулок или даже заскочить в подворотню. Докторша, наоборот, уверенно идет своей дорогой, как бы глядя внутрь себя. Эту ее уверенность Фирочка про себя называет наглостью, саму соперницу даже в мыслях не поминает по имени, найдя раз и навсегда для нее уничижительное обозначение – Она. Фирочка сама не замечает, что это нейтральное, в сущности, слово стало в ее устах как бы ругательным, она и сама понимает, как мелко это смешанное чувство вражды, ревности, жалости и даже презрения. Порой оно переполняет ее болью и гневом, но все же не может растворить, уничтожить веру Фирочки во все хорошее, в то, что впереди ждет свет, тепло и добро, честная и уверенная судьба.
И когда ночью – уже зимой, больше полугода прошло в ожидании! – когда ночью раздался стук в окно и она, откинув занавеску, увидела неузнаваемое, но все же родное лицо в серой военной шапке-ушанке, Фирочка даже не удивилась, она просто набросила одеяло на плечи и босиком бросилась к двери – а как же, муж вернулся домой с войны…
Темнота под потолком сгустилась, как черничный кисель, кажется, сейчас забьет нос, рот, уши, не даст дышать, заклеит глаза. Фирочка пытается разглядеть сквозь эту плотную гущу хоть что-то. Конечно, не завтрашнее утро, пожалуй, свое обозримое будущее. Адам вот он, рядом. Лежит, уткнувшись лицом в подушку, на их узенькой, самодельной, как стало привычным в войну, кровати, он всегда спал в этой позе. Фирочка чувствует его, как себя, даже больше, чем себя. Всегда так было, ничего не изменилось… Нет, изменилось, не надо себя обманывать. Все по-другому. Он здесь, рядом, он пришел.
Пришел, но вернулся ли?
И утро не спешит рассеять, растворить этот кисель под потолком, дает возможность еще немного побыть наедине с неизвестностью, а значит, хоть и со страхами, но и с верой в хорошее.
– Как дальше жить будем? – нет, Фирочка не произносит этих слов, слишком трудно и страшно. Но вся она – глаза, руки, наклон головы, классическая линия губ, даже милый завиток на шее, тот, что снился Адаму всю войну, – вся она переполнена этим вопросом. Да и как иначе? Он пришел, он здесь, он так же горяч и нежен в любви, как в прежние времена, но ведь за день и ночь, что он здесь, ни слова не было сказано о том, что тогда случилось. А причина рядом, на соседней улице, и глупо делать вид, что ее не было и нет.
Под потолком все еще черно, но окно уже немного светлее стены вокруг него, и Фирочка понимает, что пора выбираться из теплой постели, готовить мужу и детям завтрак, затопить печку-«буржуйку», нагреть воды, чтобы Адам мог побриться. А потом мыть посуду и прикидывать, что еще срочно нужно сделать. Господи, какое счастье, какое забытое счастье! Как сделать, чтобы так было всегда?
Но первое же ее легкое движение будит Адама – или это
