немецкого. В бумагах Леона я нашел аттестацию, подписанную директором школы месье Эдмоном Мелфи и подтверждающую квалификацию Леона как преподавателя. Рут переправили в убежище за пределами Парижа, в соседний Медон. Ей было два года, она умела ходить, но еще не говорила, и прятали ее в частных яслях под названием L’Aube de la Vie («Заря жизни»).
Это было первое убежище из довольно длинной цепочки, и все воспоминания о нем стерлись из ее памяти. Следующие четыре года моя мама прожила подкидышем, вдали от родителей, под вымышленным именем Жослин Теве.
14
Леон сохранил только один документ, дающий представление об этих яслях, – открытку-фотографию молодой улыбчивой женщины в полосатом пиджаке и белой блузе с большим черным галстуком-бабочкой. Темные волосы стянуты в пучок на затылке. Симпатичная, и на обороте карточки надписала приветливо: «Отцу Рут, дружески, сестра Манжен, директор яслей “Заря жизни”, Медон (Сена и Уаза)».
Из мэрии Медона меня направили к городскому архивариусу, мадам Грейе, и она нашла папку, относящуюся к яслям. С 1939 по 1944 год мадемуазель Манжен присматривала за несколькими малышами у себя дома, на улице Лавуазье, 3. Это небольшой отдельно стоящий дом с маленьким садом в центре города. «В списках воспитанников этого заведения никаких следов Рут Бухгольц не обнаружено, – уведомила меня мадам Грейе. – Возможно, она была внесена под другим именем». Такое часто случалось. Архивариус сообщила мне имена всех детей, зарегистрированных в яслях с сентября 1938 года (первым оказался Жан-Пьер Соммер) и до августа 1942 года (последним был Ален Рузе). Из двадцати пяти детей всего восемь – девочки. Если Рут была зарегистрирована, то под выдуманным именем. Или же ее вовсе не вносили в списки, что вероятнее.
15
В Жолкве, в тысяче миль к востоку от Парижа, женщина, проживавшая на той же улице, где некогда родилась Малка, предложила мне собственную версию событий 1939 года. Ей было шестнадцать лет, когда в сентябре 1939 года пришли немцы. Девяностолетняя Ольга отчетливо помнила то, что происходило на ее глазах. Рассказывала она, стоя во дворе над огромным котлом тушеной капусты, укутанная от осеннего холода слоями ярких шалей.
– Я вам всю правду скажу, – начала Ольга. – В Жолкве было тысяч десять жителей, половина – евреи, остальные – украинцы и поляки. Евреи были наши соседи, мы с ними дружили. Был доктор, его все уважали, мы обращались к нему. Был часовщик. Все они были честные люди.
Отец Ольги ладил с евреями. Когда Польша получила независимость в 1919 году, он был арестован, потому что его первая жена (Ольга рождена во втором браке) активно поддерживала недолговечную Западно-Украинскую народную республику, просуществовавшую меньше месяца в ноябре 1918-го (наш разговор с Ольгой состоялся в начале 2014 года, незадолго до того как Россия оккупировала Крым, – после этого некоторые мои украинские собеседники высказывали предположение, что та республика еще может возродиться).
– Пока мой отец сидел в тюрьме, еврей Гельберг, его сосед, носил ему еду и деньги, потому что больше никто не мог помочь. Так
